Ледяное озеро - Эдмондсон Элизабет

— О, простите, я не хотела быть невежливой. Нет, я не пострадала, просто тот человек, чернорубашечник… Видите ли, я еврейка, иностранка, и не ожидала… здесь…

Ее рука, когда она пыталась вставить ключ в замок, дрожала.

— Позвольте мне. — Тина забрала у Лидии ключ. Она повернула его, дверь открылась, и Лидия ввалилась внутрь. Американка последовала за ней. — Вам нужно выпить чего-нибудь горячего, — сказала Тина. — Горячего и сладкого. Здесь фотостудия, вы фотограф?

— Нет-нет, я снимаю комнату наверху.

— Вы доберетесь сами до своей комнаты?

Лидии не хотелось, чтобы эта странная женщина входила в ее жилище. Но она чувствовала слабость в ногах и не была уверена, что сумеет без посторонней помощи одолеть ступеньки. Лидия досадовала на себя: ведь до нее никто даже не дотронулся, она не попала в аварию, да и что такого нового сказал ей тот тип? Однако она стоит, вся дрожащая и беспомощная.

— Вон та дверь.

— Пойдемте.

Наверху Лидия опустилась на диван — как была, в пальто.

— Если боитесь упасть в обморок, опустите голову и зажмите между коленями, детка.

— Я чувствовала себя здесь в безопасности. Нет, в Лондоне тоже было спокойно…

— Вы еврейка и иностранка, а этого довольно для людей, у которых с головой не в порядке. — Тина протянула ей чашку кофе. — Я не знаю, как вы обычно его пьете, но сейчас вам необходимо выпить с сахаром и молоком. — Она села напротив Лидии. — Я читала об этих чернорубашечниках. У нас в Штатах их нет, по крайней мере там, откуда я приехала. Однако у нас есть свои проблемы, особенно на Юге, где сильна расовая нетерпимость.

Лидия глотала сладкий кофе, благодарная за его тепло и крепость.

— Где именно в Америке? Откуда вы?

— Из Калифорнии.

— Апельсины, — проговорила Лидия. — Апельсины и солнце…

— Апельсинов уйма. И солнца тоже.

— Тут вам может показаться холодно. После тамошнего солнца.

— Я выросла на севере Англии. Потом уже уехала в Америку. Впрочем, я привыкаю к холоду, хотя обязательно должна укутываться. У англичан плохо с центральным отоплением.

— Здесь тепло.

— Это дом какого-то мужчины?

— Простите?

— Тут живет мужчина? Он ваш любовник?

Лидия уставилась на нее в молчаливом изумлении.

— Что?

Тина рассмеялась.

— Не обращайте внимания. Всего лишь обычное любопытство в отношении людей. Я уже давно избавилась от своей английской сдержанности. По тому, как выглядит дом, могу с уверенностью сказать, что в нем живет мужчина.

— Сейчас он не живет. Когда я здесь, это было бы неуместно; у него в этих местах родные и друзья, они были бы шокированы, назвали бы меня шлюхой.

— Не думаю, милочка, что они употребили бы это слово. Но где он живет, пока вы квартируете у него?

— У себя дома. По ту сторону озера. Тут его рабочее место, студия.

— Чем вы занимаетесь днем? Ходите кататься на коньках?

Лицо Лидии просияло.

— Я обожаю кататься, у меня есть коньки, и я хожу на озеро почти каждое утро, едва ли не затемно.

— Значит, вы ранняя пташка. А я люблю поваляться в постели, если есть возможность. А что вы делаете в остальное время?

— Упражняюсь. Занимаюсь музыкой несколько часов в день.

— Вы музыкантша? Это фортепьяно?

— Клавесин.

Тина встала и подошла к инструменту.

— Он довольно красив, не правда ли? Это инструмент, который производит такой звякающий, похожий на колокольчик звук?

— Я покажу вам. — Лидия допила кофе и приблизилась к клавесину.

— Сыграйте что-нибудь легкое, — попросила Тина, видя, что Лидия застыла в нерешительности с руками, занесенными над клавишами. — Я не поклонница классической музыки.

Лидия чуть качнула головой и заиграла.

— Мне понравилось, — промолвила Тина, когда Лидия закончила и опустила руки на колени. — Кто это?

— Гендель, немецкий композитор, он жил и работал в Англии. «Ария с вариациями».

— Я знаю Генделя. Он написал «Мессию». Его каждое Рождество поют в концертных залах по всей стране. Мой отец пел ее в хоре.

— Ваши родственники занимаются музыкой?

— Боже, нет! Просто отец пел в каком-то хоре. Ему нравилось. Любитель. Вы ведь не просто любительница, нет?

— Я училась. Играла профессионально. Даже выступала. В Европе.

— А сейчас?

— А сейчас я беженка, и только благодаря моему другу у меня есть клавесин.

— Кто ваш друг?

Лидия замялась с ответом.

— Если он владелец дома, то это нетрудно узнать, — пожала плечами Тина. — Здесь нет никакого секрета. Стоит лишь навести справки.

— Его зовут Эдвин.

— Эдвин?!

— Вы удивлены?

— Как его фамилия?

— Ричардсон. Это богатое и важное семейство в этих местах. У них большой-большой дом. «Винкрэг».

Она произнесла «у» как «в». Тина поправила ее, скорее машинально:

— «Уинкрэг», вы имеете в виду. А он хороший человек, этот Эдвин Ричардсон? Расскажите мне о нем.

Глава тридцать четвертая

Утрата плотно закусила за чаем: лепешки, несколько сандвичей, большой кусок шоколадного торта. Перед танцами им предстояло обедать в «Гриндли-Холле», и Урсула предупредила: хорошенько подкрепись за чаем в «Уинкрэге».

— Ты не представляешь, как скудна стала у нас еда. Видимо, Еве придется что-нибудь менять в этом направлении. Великая тетка Дафна, кажется, не очень-то довольна нашим меню.

— Она живет во Франции и, наверное, любит лягушачьи лапки.

— Господи, вообрази этот ужас, если бы их подавали в «Гриндли-Холле»!

— Я все равно не буду их есть, если они появятся сегодня вечером у меня на тарелке.

Утрата задержалась в дверях, направляясь наверх, чтобы переодеться.

— Ты не идешь переодеваться, Аликс?

— Я не уверена, что пойду на бал. Моя лодыжка опять вспухла, и я не могу надеть туфлю. Я отказываюсь идти на танцевальный вечер в одной туфле, обув другую ногу в носок.

— Что скажет бабушка, если ты не пойдешь? Ты же знаешь ее правило: коль принял приглашение, то должен идти.

— Какая радость идти на бал, если не можешь по-настоящему танцевать? Да, бабушка будет настаивать, чтобы пошла, заявит, что я должна сидеть и вести светские разговоры с мамашами и вдовствующими пожилыми дамами, которые не танцуют. Не хочу я вести с ними беседы, и они не жаждут беседовать со мной. Ну не могу я говорить о няньках, гувернантках, прислуге или операциях. Или о том, у кого с кем интрижка — мне не положено, я не замужем. Буду их стеснять. Утрата, меня не волнует, что скажет бабушка.

— Ну пойдем, Аликс! Майкл и Фредди собирались быть там, они ведь тебе нравятся.

— Я обращу на это внимание бабушки. Она обрадуется, что я не вожу компанию с такой опасной парочкой.

— Что же в них опасного?

— Как? Они молодые мужчины, а значит, представляют опасность для молодых женщин. Ой, ну ты же знаешь бабушку… А теперь ступай, не то опоздаешь и у тебя возникнут неприятности.

Похоже, Аликс была и впрямь тверда в своем намерении не идти на бал, поскольку когда, часом позже, Утрата спустилась вниз, ее сестра по-прежнему сидела в гостиной, положив ногу на специальную скамеечку. Она смотрела на пламя, хмуро размышляя о чем-то своем и не замечая протекающего времени, пока, подняв голову, не увидела Утрату.

Утрата была в красном платье, которое они купили в Манчестере. Красный бархат смотрелся роскошно в мягком освещении, и это же освещение превращало золотое с гранатами украшение, надетое у нее на шее, в нечто большее, чем безделушка. Утрата выглядела великолепно.

— Утрата! — воскликнула Аликс.

Платье было совершенно неподходящим пятнадцатилетней девушке, поняла Аликс; оно предназначалось для женщины постарше, причем более утонченной. Именно поэтому длинные ноги Утраты и ее широкая фигура представляли его в самом выгодном свете. Почему же раньше, в магазине, Аликс не догадалась, насколько оно не соответствует? Да потому что это было единственное платье, которое налезло на Утрату, и в примерочной, с не очень хорошим освещением, да еще когда на лицо девочке падали волосы, это не бросалось в глаза.