Ледяное озеро - Эдмондсон Элизабет

Дафна поднялась с кресла, подобрала с пола пурпурную сумочку из крокодиловой кожи и резво выпорхнула из комнаты, едва ли не прежде чем мужчины успели встать.

— Чертова баба! — бросил Питер, подождав, пока дверь за ней закрылась. — Кем она себя воображает? Хэл, уж тебя-то нисколько не заботит, принадлежит ли компания немцам. Оставь свою выжидательную позицию и заяви, что отдаешь голос в нашу пользу. Или, если хочешь сохранить руки чистыми, продай акции нам — мы уже сказали, что дадим хорошую цену. Что бы там ни заставляло дергаться Дафну, оно вовсе не обязано волновать тебя. Откровенно говоря, я думаю, что виной всему годы, она тронулась умом и впала в снобизм.

— Она не тронулась. Ты забываешь, что Вульф был евреем. Полагаю, ты обнаружишь, что подоплека именно в этом.

— Вульф? Какое он имеет к этому отношение?

— Ну, Питер, если ты не можешь сообразить, значит, что умом тронулся ты.

Глава тридцать третья

— Жидовка!

Лидия застыла на месте. Она так сильно стиснула ручку хозяйственной корзинки, что та начала дрожать. Из корзинки вывалилось яблоко, покатилось по тротуару и упало в водосточный желоб.

— Отправляйся за ним следом, в канаву, где тебе самое место! — прозвучал в морозном воздухе тот же голос.

На миг ей показалось, что она уже больше не в маленьком городке на севере Англии. Она опять там, в Вене, когда ее грубо оттеснил с дороги отряд офицеров хаймвера[40]. Один из них потянулся к ее корзине и перевернул вверх дном, хохоча над собственной шуткой. В корзине были купленные яйца; они вдребезги разбились о тротуар — желтки вперемешку с тягучими белками потекли в канаву.

Это вызвало у них еще больший смех.

— Катись за ними, жидовка! Ты и все твое племя!

Усилием воли Лидия вернула себя в настоящее — в то настоящее, которое до недавнего момента находилось бесконечно далеко от опасных улиц Европы и ежедневных унижений, с какими приходилось сталкиваться людям ее народа. Сейчас она в Лоуфелле, где местные жители учтивы с ней и английский констебль поднимает руку, чтобы остановить движущиеся по улице машины, когда ей требуется перейти дорогу. Но даже здесь, в отдаленном, мирном и спокойном месте кто-то произносил эти отвратительные слова.

Лидии захотелось бросить корзинку и бежать, скрыться подальше от ужасного, злобного голоса. Но куда бежать, если даже тут она не в безопасности? Ее охватил гнев. Она обернулась к своему обидчику, ее глаза пылали от ярости.

— Вы ко мне обращаетесь? — спросила Лидия по-английски. Это был один из тех субъектов, о которых говорили, что они чернорубашечники. Она слышала ходившие о них толки: они не местные, остановились в доме миссис Маккехни, шотландки, сдающей комнаты. Английские чернорубашечники совсем не похожи на тех, что в Германии, сказала она себе. Англичане не стали бы мириться с людьми подобного сорта. Эти мослеиты — просто что-то вроде переросших бойскаутов, вот и все.

Но едва взглянув на этого человека, Лидия поняла, что ошибается. Это не какой-то провинциал, вырядившийся фашистом, чтобы за дешевым маскарадом скрыть свой характер неудачника. Не болван и не хвастун. Он один из них, из тех ужасных людей, которые натравливали шайки одетых в форму и официально санкционированных головорезов на пресловутых врагов государства: евреев, цыган, гомосексуалистов.

— Да, я обращаюсь к тебе, еврейка!

В его глазах не читалось ничего, кроме опасности для нее. Поза угрожающая, лицо, от глаза до рта отмеченное синевато-багровым шрамом, худое и жесткое, на тот самый арийский лад, столь любимый немецкими нацистами. Он не был дураком или похожим на человека, который может испугаться людей иного типа, чем он сам. И глаза отнюдь не походили на глаза фанатика. Человека до краев наполняла холодная злоба. Ему нравится причинять боль и страдания, он уверен в холеной британской твердости и силе. У него голос человека, принадлежащего к высшим слоям, манеры того, кто знает, что рожден править и повелевать, кто с малолетства приучен преследовать, стрелять и терзать существа более маленькие и слабые, чем он сам.

И сейчас его охотничьей добычей оказалась Лидия.

Он стоял на противоположной стороне узкой улочки. Людей вокруг было немного, время ленча, Лидия выбежала купить к столу фруктов, пока зеленщик не закрыл лавку. Проехал на велосипеде мальчик от мясника, бросил любопытствующий взгляд на ее обидчика на нее и, беспечно насвистывая, двинулся дальше. Девушка, служащая у торговца мануфактурными товарами, спешившая домой перекусить в перерыв, перешла на ее сторону улицы, предпочитая держаться подальше от того человека.

Лидию охватила паника. Она слышала, что этих мужчин было двое. Обычно такие не охотятся в одиночку, они разгуливают группами, шайками, сворой, любят действовать кучей, задевая других, провоцируя, побуждая свои жертвы к таким действиям, которые идут вразрез с их воспитанием и нормами поведения в обществе. Или же — если речь идет о таком субъекте, как этот, — им нравится властвовать, отдавать приказания, распоряжаться людьми. Они испытывают наслаждение и удовлетворение, видя, как по их приказу те пускаются в зверства и непристойности.

— Еврейка! — снова выкрикнул он. — Грязная еврейская девка! Ступай обратно, в свою крысиную нору. Твое место там — среди жирных косм и кривых носов твоего племени. Мы умеем обходиться с вами так, как вы того заслуживаете, как с крысами.

— Замолчите! — воскликнула Лидия в ответ высоким, срывающимся тоном. Она не должна позволять себе отвечать точно жертва, нельзя терять достоинство. — Это Англия, вы думаете, здешние люди позволят вам так себя вести?

Он бросил презрительный и высокомерный взгляд в оба конца улицы.

— Не вижу никаких людей. Никаких граждан, спешащих со всех ног, чтобы тебя защитить. Кому ты нужна, еврейская сука?

Лидия попятилась. Почему никто не пришел ей на выручку? Разве люди не слышат, что он говорит, не понимают, что он бы с радостью убил ее просто за то, что она существует? Нет, он не может убить ее, даже если бы желал. Не в той они стране, где можно уничтожить человека и это сойдет тебе с рук только потому, что ты принадлежишь к правящим классам, а твоя жертва — иммигрантка, еврейка. Как бы мало англичане ни любили иностранцев, ничто подобное здесь невозможно.

— Этот человек докучает вам, мисс? — вдруг услышала она.

Лидия едва верила своим ушам. До тех пор пока ее наполненные слезами глаза не остановились на флегматичной фигуре в полицейской форме, шести футов ростом. Она принадлежала констеблю Огилви.

— Я как раз обедал и услышал какой-то шум… нарушение общественного порядка… решил выйти посмотреть, что происходит. Вы знаете этого джентльмена, мисс? Я имею в виду, он не ваш муж или брат… или приятель?

Лидия покачала головой, теперь уже дрожа не только от шока, но и от облегчения.

— Нет… нет-нет, я совсем его не знаю!

— Я бы хотел перемолвиться с вами словом, сэр, — сказал констебль. Вытащив из нагрудного кармана блокнот, он зашагал на противоположную сторону улицы.

— С вами все в порядке, милая?

Когда полицейский заговорил с ее обидчиком, Лидия повернулась и с бешено стучащим сердцем бросилась бежать.

Вдоль по улице, за угол и вверх по пологому склону, к дому Эдвина. Услышав за спиной женский голос, она стремительно развернулась.

— Кто вы?!

Это была американка, что любила повязывать голову шалью и носить темные очки. Та, что ходила в брюках, заставляя местных качать головами и пророчить всевозможные несчастья, если здешние молодые женщины когда-нибудь возьмут моду одеваться подобным образом. Та, которую назвали кинозвездой, американкой в темных очках…

Лицо молодое, глаза за темными очками не подведены. Она улыбнулась, демонстрируя ровные белые зубы. У американцев всегда прекрасные зубы.

— Зовите меня Тина, о'кей? Там что-то сейчас произошло? Я увидела полисмена, а потом вас, бегущую прочь. У вас неприятности? Вы пострадали?