Что мне делать без тебя? - Ирина Лобановская

— Интересно, а что, по-твоему, я должна делать? — вспылила Олеся. — Насчет приглашения я все прекрасно поняла! Кстати, помнится, когда-то ты был категорически против вмешательства родителей в дела детей!

Карен засмеялся и покачался на носках.

— Ну, времена меняются! Кроме того, сейчас речь идет о девочке, а это совсем не то, что мальчик, — И он, лукаво подмигнув, издевательски посмотрел на жену. — Ты хоть немного представляешь себе разницу между ними? Или стоит тебе кое-что объяснить?

— Немного — представляю! — недовольно сказала не расположенная к шуткам Олеся. — И немного догадываюсь о том, что ты собираешься мне поведать!

— Ничего особенного! — живо поблескивая глазами, сказал Карен и сел на пол. — Ты по обыкновению ничего не видишь дальше своего носа. Извини. Научить тебя анализировать и рассуждать невозможно.

— Потому что учитель отвратительный! А был бы другой на твоем месте…

Карен угрожающе поднялся с ковра.

— Это кто же собирается занять мое место? Оно, кажется, еще не вакантно! Что на сей раз родила твоя богатейшая фантазия? — Он был прирожденным актером и даром перевоплощения владел в совершенстве. Карен подошел к Олесе вплотную, опустился на колени и сильно сжал в пальцах ее запястья. — Значит, претендент имеется? И она морочит мне голову теннисистом! А куда ты собираешься деть меня, дорогая?

Он играл, как всегда, вдохновенно, радостно, с полной отдачей, вовлекая в свою игру всех присутствующих.

— Карен, — Олеся старалась не засмеяться. — Я тебя очень прошу, перестань дурачиться! Встань! Все слишком серьезно!

— Конечно, серьезно! — согласился с ней Карен. — Искать мужу замену — крайне ответственное занятие! То-то ты притихла в последнее время, даже перестала менять туфли! Я давно вижу, что дело нечисто!

Олеся не выдержала и фыркнула.

— Прекрати немедленно, а то укушу!

— Пожалуйста! — с готовностью согласился он, низко склонившись перед ней. — Куда изволите? Можно заодно что-нибудь еще…

Взгляд у него стал мечтательным и застывшим.

— Карен, уймись! — пробурчала Олеся. — Сейчас придет Полина.

— И вот так всегда! — вскакивая на ноги, закричал он. — Стоит мне только чего-то захотеть, сразу же: сейчас придет Полина! В конце концов, нам с тобой нужно жить отдельно, потому что больше так продолжаться не может. Проблема решается за один день! Я давно собирался тебе это сказать. Ты опять не хочешь рассуждать, Леся. Разве непонятно, что девочка выросла?

Олеся сидела неподвижно, опустив голову с рассыпающимися волосами. Конечно, Карен прав. Но тогда Полина уйдет окончательно… Джангиров снова сел на ковер.

— Значит, теперь я буду тебе втолковывать аксиому, которую когда-то внушал своим родителям. Сама ты ничего не понимаешь точно так же, как они. Дети всегда должны уходить, — медленно, останавливаясь на каждом слове, отчеканил Карен. — Слушай меня внимательно, Леся: дети! всегда! должны! уходить! С этой неизбежностью нужно смириться, и ее необходимо понять.

— Ты непоследователен! Кто мне только что объяснял, будто девочка не то же самое, что мальчик? — поймала его на слове Олеся.

Карен улыбнулся.

— Все-таки ты можешь соображать, когда хочешь! Но здесь разницы нет: уходить должны все — и девочки, и мальчики. И плохо, когда они так не делают. Давай поговорим сегодня с Полиной и предложим ей снять квартиру. Мне кажется, она давно этого хочет.

Олеся тяжело вздохнула. Карен, конечно, был прав.

Полина не ощущала прочной связи с матерью. Только иногда ее охватывала мучительная боязнь остаться в одиночестве, и тогда она в исступлении цеплялась за мать, за Глеба, даже за Карена, к которому просто привыкла, но которого не любила никогда. С Левоном все было значительно сложнее. Здесь она сама не понимала себя, не умела отделить привычку детства от настоящего чувства. Полина всегда жила обособленно, на свой лад, не вникая в мир существующих рядом людей. Мать была постольку-поскольку: она успокаивала, помогала, лечила. Она иногда избавляла от навязчивой тоски, но сейчас ей удавалось это все реже. Олеся начала предлагать Полине таблетки, от которых дочь категорически отказывалась, хотя понемногу склонялась к мысли, что лекарства необходимы: без них ей не выкарабкаться.

Полина не любила вспоминать детство. Отца она не помнила, он ею никогда не интересовался. Надолго сохранился в памяти Валерий, но он тоже бросил их. Отдалился Глеб, который так и не смог после гибели Мэри преодолеть внутреннюю неприязнь Олеси, ослабевшую, но не исчезнувшую с годами. Полиной никто никогда толком не занимался. Правда, она всегда вела себя так, что казалось, ни в ком не нуждалась. Но если бы кто-то постучался и вошел в ее комнату с тем же интересом, с каким раньше входил Валерий — он один, и никто больше! — Полина охотно и радостно метнулась бы навстречу. Так произошло, когда в доме появился Левон, но дальше… Он оказался полностью выясненным за несколько месяцев и стал неинтересен Полине. Простой, открытый, бесхитростный мальчик не отличался ни яркостью, ни своеобразием, ни силой характера.

Больше никто так и не появился. Поэтому Полина целиком ушла в себя и не пыталась изменить ситуацию. Чаще всего сейчас она задумывалась над тем, что такое любовь. Слово было, как ядро ореха, глубоко запрятано под толстой скорлупой. Почему маму любил Валерий, а потом — Карен? И она их… Однажды, очень давно, Полина спросила об этом у матери.

— Вырастешь — поймешь! — отмахнулась от нее занятая своими мыслями Олеся.

Самая страшная фраза детства: "вырастешь — узнаешь". Ужасная формулировка.

Позже Полина настойчиво пробовала добраться до сокровенного, подлинного смысла непонятного слова. Незнакомое понятие, суть которого постичь было необходимо как можно скорее, не отпускало от себя ни на шаг. Исподлобья она изучала мать, Карена, Левона, Мэри… Пыталась анализировать, вычислять, находить сходство и различие в их поведении, словах, поступках. Пробовала разгадывать их настроение и желания по выражению глаз, улыбкам, движениям… Она училась понимать их и чем больше постигала эту науку, тем ближе подходила к манящей загадочной истине. Остро не хватало только собственного опыта.

Полина невзлюбила мать с того мгновения, когда открыла для себя правду любовных отношений. Она вспомнила Валерия и его отъезд, напоминающий бегство… На смену в дом явился Карен. Полина встретила его без удивления, словно давно хорошо знала, на что способна ее мать: она и не такое может выкинуть! Но с исчезновением Валерия пропала единственная ниточка, соединяющая Полину с миром. Она навсегда ушла в свой собственный. И вела себя, по меньшей мере, странно.

— Остановите у тех красных огней, пожалуйста! — попросила она как-то водителя такси.

— До сих пор они назывались светофором! — сказал шофер и с большим интересом осмотрел Полину с ног до головы.

— Разве это продают в супермаркете? — спрашивала она Левона, рассматривая банку консервированных ананасов.

— Да мы с тобой сколько раз их там видели! — смеялся Левон. — Ты что, забыла?

— Забыла, — равнодушно отвечала Поля.

В своей комнате она пела, смеялась, разговаривала сама с собой. Сначала Олеся, прислушиваясь к ней, сжималась от ужаса, но потом привыкла и перестала обращать внимание. Обедая или ужиная с матерью и Кареном, Полина не слышала и не видела их. Обращаться к ней приходилось по два-три раза: Поля сидела, апатично уткнувшись в свою тарелку, которую тоже, впрочем, не слишком замечала.

Когда-то пятнадцатилетний Карен быстро понял все и стал относиться к ее поведению как к самому обычному: иначе было невозможно. Левон вообще не находил в Полине ничего странного и противоестественного. Он тоже, как старший брат, безоговорочно принял ее такой, какой она была, с одной лишь разницей: брат хорошо знал, какой она была, а Левон — нет.

И сейчас, когда Полине исполнилось шестнадцать и она уже, вероятно, с упоением занималась любовью, Карен отлично понимал, чем опасно ее отделение от матери. И все же… Серьезной проблемы, на его взгляд, это не представляло, а ежедневно наблюдать, как Олеся то и дело вздрагивает от его поцелуев и испуганно смотрит на дверь… Нет уж, увольте! И Карен, конечно, безошибочно угадал про занятия Полины. Она спуталась с теннисистом через две недели после начала тренировок.

Стас нисколько ей не нравился. Просто не казался неприятным — и все. Полину томило любопытство, оно сжигало, донимало ее. Ей было интересно, а интерес может стать навязчивым до изнеможения, если не найти способ его удовлетворить. Способ она нашла и, естественно, ожидала теперь спокойствия. Однако этого не произошло. Стас часто приходил в ее новую квартиру и вскоре стал чем-то вроде неодушевленного предмета. Он, правда, смеялся, говорил, ел, обнимался, но был слишком далеко от нее. Увидев ее мгновенное и резкое охлаждение, Стас страшно удивился: он считал себя замечательным мужчиной и чтобы какая-то сопливая девчонка, которая отдалась ему почти сразу же, к нему остыла?! Нет, такого с ним еще не бывало! Тренер был искренне возмущен и серьезно обеспокоен. В чем дело? Он ее не устраивает? Полина не развеяла его сомнений. Возможно, устраивает, возможно, нет, она сама ничего не знает об этом.