Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы - Сергей Анатольевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем временем, Гюмуштекин успел хорошо приготовиться к осаде. Жители Халеба не держали на Салах ад-Дина никакого зла. Они слышали о его благородстве и добродетелях, а Гюмуштекину не слишком доверяли. Однако коварный правитель сумел нагнать страху на малолетнего сына атабека. Он убедил его, что самозванец-курд хочет его смерти, чтобы отнять власть, по праву принадлежащую наследнику великого атабека. По его указке ас-Салих целыми днями бродил по городу в сопровождении полусотни телохранителей и слезно призывал народ защитить его от узурпатора. Детские слезы проняли халебцев, и они воодушевились священным делом спасения своего высокородного Зенгида. Когда Салах ад-Дин подошел к стенам Халеба, он понял: для достойного приема, что ему готовы оказать горожане и их предводитель, его войска маловато. Однако он начал осаду.
На закате одного из ветреных зимних дней он вышел из своего шатра и заметил, как с западной башни Халеба сорвалась ворона. Она суматошно захлопала крыльями и полетела в сторону заходившего солнца.
Пока Салах ад-Дин невольным взглядом провожал по небу черное пятно, в его сердце закралась тревога и вслед за тревогой явилось прозрение.
"Опять все повторяется! - подумал он. - И этот турок Гюмуштекин - тот же Шавар. Тень Шавара. Конечно же, он послал к франкам за помощью... Когда только они появятся?"
Так же невольно он стал прислушиваться к шуму ветра, хлопавшего крыльями шатров и палаток.
Внезапно до его слуха донеслись крики и звон сабель. Поначалу Салах ад-Дин даже не поверил своим ушам, ведь по всему выходило, что сражение началось прямо посреди его стана.
Выхватив саблю, он решительно двинулся на шум. Но тут навстречу ему появились бегущие воины и в мгновение ока обступили его плотным кольцом, явно намереваясь защищать своего повелителя от какого-то страшного и вездесущего врага, способного напасть со всех сторон.
- Что такое?! - воскликнул Салах ад-Дин.
- Ассасины! Ассасины! - так и завыл вокруг него ветер.
Глава 9. О бурях: на море и суше
- Ассасины! Ассасины! - завыл ветер со всех сторон.
Он подхватил меня и понес в бездну. Спасением я был обязан рыцарю Джону Фитц-Рауфу. Он схватил меня за плечо и не дал улететь в море, подобно невесомому перу.
- Очнись, Дауд! - заорал он мне в самое ухо, перекрывая вой бури. - Мы уже в аду!
Я вскочил на ноги и тут же повалился на палубу. Страшная буря швырнула корабль в разверзнутую дьявольскую пасть. Из пасти вырвалось шипение, и всех нас накрыло волной. Влекомый движением холодной воды, я прокатился по палубе и больно ударился обо что-то головой. Но вместо того, чтобы потерять сознание, я, напротив, окончательно пришел в себя.
Некогда было удивляться, как это я умудрился сам заснуть во время своего рассказа. Вскочив на ноги, я лихорадочно огляделся вокруг. Ничего не было, кроме сумрака и страшного рева. Однако ночь то ли еще не наступила, то ли уже кончалась, и можно было различить то, что было чернее или же светлее тяжких, как могильная насыпь, небес и вздымавшихся волн.
Оказалось, что берег близок. Но радоваться было рано. Темные береговые изломы были окантованы трепещущими белыми кружевами: там вода кипела на острых камнях, там буря могла порубить и перемолоть нас на мелкие кусочки и потом угостить чаек отменной трапезой. Оставалось только уповать на милость Господа, на то, что Бог и вправду желает нашей встречи с королем Ричардом.
Мне было необходимо не только выжить, но и не потерять свой разборный самострел, на который я уповал, пожалуй, не меньше, чем на милость Всевышнего. Закрепить на себе свой заплечный мешок так, чтобы он не болтался и не соскочил, если придется прыгать в воду и плыть, было делом нелегким. Пришлось встать на четвереньки и подтягивать узлы. Дважды меня прокатывало кубарем от борта до борта.
Греки, тем временем, уже отвязывали лодку, а Камбала, обычно говоривший почти шепотом, сумел перекричать бурю.
- Руби мачту! Руби мачту! - вопил он.
И вот вдвоем с самим рыцарем Джоном они превратились в морских лесорубов. Альдо орудовал невесть откуда взявшимся топором, а Джон Фитц-Рауф не пожалел своего меча. Впрочем, он держал в руках не свой родовой меч, а тот, что получил от иноверцев, поэтому для него это оружие немногим отличалось от топора или кухонного ножа.
Я вдруг ощутил необычную тревогу - вовсе не за свою жизнь и вовсе не за успех нашего похода. Вокруг бушевала буря, все кувыркалось, мир переворачивался вверх дном, и посреди этого светопреставления дурное предчувствие тихо затлело, будто последний уголек караванного костра в безветренной ночи, будто глаз шакала, пристально наблюдающего за мной из придорожных кустов.
Чем-то мне вдруг не понравились греки. Многие из них куда-то пропали. Трое сгрудилось у лестницы, что вела с верхней палубы в нижние помещения. Но вот "пропавшие" стали быстро друг за другом выбираться наверх, и все они зароились, как пчелы вокруг своей матки - и тогда я прозрел, и сердце едва не выскочило у меня из груди.
- Джон! - заорал я, срывая горло. - Бей их!
Я не ошибся.
В тот же самый миг двое греков бросились с мечами на рыцаря Джона. Он стоял к ним спиной и продолжал неистово рубить мачту - так рубить, как некогда рубил своих врагов. Даже если бы я прыгнул с кормы, как кузнечик, то все равно бы не сумел помочь ему -
