Верность - Константин Локотков

Надя то останавливалась, раздумывая, то снова продолжала путь.

Его не было на митинге в институте в первый день войны. Она увидела его только к вечеру. Он стоял в коридоре… Один… У огромного фикуса, серый, хмурый, и курил. Увидев ее (они еще не помирились тогда), он быстро подошел и пожал ее руку.

— Надя, — сказал он, — я боялся, что ты уже уехала.

Она стояла молча. Война. Какие там разговоры…

Потом он уехал к матери в город. И вот уже четыре дня она не видела его. Может быть, он уже в армии, а она ничего не знает?

Ей хотелось, чтобы он был уже в армии, чтобы пришел к ней в шинели, в сапогах, веселый. Попросил бы прощения за все и уехал… Она бы думала о нем все время, читала письма с фронта… волновалась, ждала и плакала… Дорогой, дорогой!

Она не заметила, как вышла к железнодорожной насыпи. Остановилась в удивлении. Значит, она прошла и общежитие и сад. Впереди — низкий дубовый лесок. А за ним — семафор, любимое их с Виктором место.

Она вспомнила первый вечер. Они шли от реки. Лунный свет лежал на рельсах… Семафор стоял у леска, и тонко вздрагивала проволока, протянутая у земли.

Виктор придерживал проволоку рукой. Надя перелезала через нее. А потом она побежала. Виктор догнал и поцеловал ее.

Они долго стояли, прислонившись к семафору, смотрели на светящиеся рельсы. Пахло рекой, кувшинками, ночной свежестью.

Они болтали чепуху. Мир был открытым и простым, жизнь обещала радости и удачи…

И вот — война…

Надя повернулась и быстро пошла обратно.

У себя на подушке она увидела записку. Писал Виктор:

«Надя, я был у тебя несколько раз. Если ты еще не уехала и записка попадет к тебе, жди меня в первый выходной. Если уехала (в таком случае ты, конечно, не узнаешь о записке — ну, да все равно), я к тебе приеду в деревню — тоже в выходной.

Я работаю на заводе мастером в цехе.

Будь здорова, при встрече поговорим.

Твой Виктор… Она бесстрастным, чужим взглядом смотрит на эти не взволновавшие ее сейчас слова. Как мастер? Почему мастер? Если его не взяли в армию, он должен был ехать в московский институт, на третий курс.

— Ну и прекрасно! — вдруг с вызовом вслух сказала она, еще не поняв тревожной досады на Виктора, выхватила чемодан из-под койки и быстро начала укладывать вещи.

Ночью попутной машиной Надя уехала к тете, с тем чтобы вернуться через несколько дней в военкомат. А через два дня, помогая колхозу в поле, она простудилась и слегла.

Местный врач определил воспаление легких.

Глава двадцать первая

Семен тоже, вместе с Федором и Аркадием, был на второй день войны в военкомате. Капитан, который принимал их, узнав, что Бойцов не имеет военной подготовки, отправил его обратно.

— Ничего, ничего! — сказал он. — Бойцов фамилия? Я запишу, не забудем!

Семен пошел на завод. Его направили в конструкторское бюро. Место было тихое и удаленное от людских глаз.

Ему очень хотелось пойти в цех, но мысль об этом самому казалась слишком смелой.

— Ты там можешь раствориться как личность, — сказал ему Виктор.

Он сказал это без насмешки, скорей сожалеюще, но Семен вспыхнул, ничего не ответил, и после долго у него было тошно на душе и противными казались чертежи и тишина конструкторского бюро.

Но тишина здесь была особенной. Здесь работали напряженно и трудно. Шли фронтовые заказы.

Войну Семен встретил без растерянности. Он удивлялся Виктору, который ходил с пустыми, тоскующими глазами. Семен не был легкомысленным, он хорошо представлял себе страшную правду войны, но он верил в свою армию. И в отступлении в первые дни войны он видел не неудачи, а особую тактику. Он рассматривал карту и старался угадать, где затянется узел мешка для гитлеровской армии.

Но враги подходили к городу, где он жил.

Семен предстал перед главным конструктором.

— Я ухожу в армию, — сказал он.

— Нет, — коротко, словно самому себе, ответил начальник.

— Я хочу, — удивленно поднял брови Семен. — Очень странно — я студент.

— Нет, — еще раз сказал начальник. — Вы закреплены за заводом.

Семен подумал.

— Хорошо, — с угрозой сказал он и пошел к главному инженеру.

Тот выслушал его нетерпеливо (куда-то спешил) и ответил, что он, Бойцов, сейчас больше нужен заводу, чем армии.

— Вы с этим согласны?

— Не знаю, — ответил Семен. Потом добавил: — А все-таки это неправильно, — и покраснел от злости.

— Вполне возможно, — согласился главный инженер. — Ничего не попишешь.

Бойцов был дисциплинированным человеком. Он остался и стал работать за троих. А когда начали эвакуировать завод, его с группой инженеров послали грузить станки. Руководил ими разбитной парень, слесарь, отвечавший за погрузку в эшелон. Он обругал несколько раз Семена за «слабую структуру организма», как он выразился. Семен не обиделся, но старался изо всех сил.

По грязным избитым доскам станки, подпираемые десятками плеч, ползли на платформы.

— Раз, два — взяли! — кричал слесарь. — Больше жизни, высшее образование! — И весело скалил белые, крепкие зубы.

Семен ночевал тут же, в цехе.

Засыпая, он вспоминал о Наде и думал, что напрасно она поехала в деревню к тете. Лучше была бы рядом.

Он всегда так думал о ней — заботливо и по-хозяйски, словно она действительно нуждалась в его молчаливой опеке.

Виктору Соловьеву надо было ехать в московский институт. Но после энергичных хлопот матери его оставили на заводе. Виктор не мешал этим хлопотам: мать — ее не убедишь, пусть делает что хочет, ему все равно теперь.

Завод эвакуировался. Эшелоны грузились днем и ночью. Виктора валила с ног усталость. Он почернел, страшно исхудал. Его тревожила судьба Нади.

В общежитии ему сказали, что она еще не возвращалась с каникул.

А через день он узнал, что она больна воспалением легких. Он бросился на станцию. Но уже там сообразил, что поездом добираться неловко: от деревни, где жила Надя, до ближайшей станции пятнадцать километров, и дорога неизвестна. Пойти пешком, напрямик, знакомой дорогой? Правда, здесь двадцать пять километров — но что значит это расстояние? Ведь Надя ждет. Да, Виктор пойдет пешком, он не оставит Надю без помощи…

Густая и тревожная висела над городом ночь. Виктор вышел на окраину. За кладбищем остановился, прислушиваясь. Что за рокот, чьи это самолеты? В городе каждый день объявлялась воздушная тревога. Виктор ни разу не видел, как бомбили, — бомбы падали в пригородах.

Вдруг фашисты решили напасть ночью? Конечно, этот мрачный прерывающийся рокот принадлежит их самолетам. Ага, где-то далеко забили зенитки, раздался взрыв. Черт побери, если прорвутся, они обязательно начнут бросать бомбы сюда… Почему бы им действительно не бросать сюда, в это место, где находился он, Виктор Соловьев, единственный живой на этом кладбище?

Зябко подняв плечи, Виктор быстро пошел назад. Нет, он мог бы переждать этот налет, но он только сейчас вспомнил, что не предупредил начальника о своей отлучке. Какая жалость, какая жалость, ведь у него было столько времени! Они еще до обеда погрузили станки, начальник отпустил людей на ночь и сам ушел, оставив в цехе дежурного. Почему он, всегда такой предупредительный, персонально о Соловьеве не сказал: «Виктор Петрович, и вы свободны!» Виктор еще тогда подумал, что начальник чем-то недоволен. Чем? Ведь Виктор исполнительный работник, не имеет ни одного замечания. А вдруг начальник нарочно ничего не сказал о Соловьеве, желая испытать его, или ждал, что он, Виктор, сам подойдет и попросит разрешения уйти на ночь? Что же делать?.. Нет-нет, надо обязательно поговорить с ним лично, неужели это неясно?

Виктор шел, все убыстряя и убыстряя шаги. Он уже представлял, как начальник станет кричать на него за самовольную отлучку и он признается: «Да, виноват», — и даст слово больше не отлучаться.

…В дверях цеха его встретил дежурный.

— Никого нет, — сказал он.

— А… начальник?

— Еще днем ушел, вы разве не знаете?

Виктор постоял, потом медленно повернулся и побрел в темноту.

…Днем к нему пришел Семен Бойцов. Он был тоже очень худ и грязен, но весел. Вызывающе сказал:

— Надежда лежит в госпитале. Левый берег, тридцать третья школа. Она тебя, понимаешь, очень хочет видеть.

И отошел покашливая.

Виктор отпросился на полчаса. Выйдя с завода, он почти побежал.

…Семен о болезни Нади узнал вечером. Он позвонил на станцию — поезд уже отправился, следующий — через сутки.

Он выбежал из проходной завода и постучался в квартиру главного инженера. Вышла жена. Она сказала, что сумасшествие — будить человека каждую ночь. Семен оправдывался: ведь только девять часов вечера.