Из жизни читательницы - Елена Лобанова

– Ты рехнулась, что ли, Людмила? – осведомилась Римка. – Сложим, значит, ручки крестом?! Ну уж нет, фигушки! Да я, может, еще ни разу в жизни блондинкой не была! Ни с одним итальянцем не целовалась! Меня муж еще, может, в Венецию обещал повезти! На карнавал! А?!

Вдруг мы разом пришли в возбуждение и стали кричать несвязно, перебивая друг друга, как пьяные. Хотя пили всего лишь зеленый чай с жасмином и магнолией.

– Не в этом дело! Просто все люди разные. У некоторых все жизненное назначение – быть просто чьим-то проводником, спутником, понимаете? Да и то с ограниченным сроком! А у некоторых – просто переставить, допустим, эту лампу с места на место... Потому и живут по-разному!

– ...Или вот возьмите нового дворника. Говорят, бездельник! По утрам только бегает по спортплощадке, тренируется, а ворота закрывать забывает... А лично я думаю – нормальный дед! У него шаг твердый, как у завоевателя! И взгляд такой же! Жизненный тонус. И пусть себе крутится на брусьях! И безо всяких биодобавок!

– ...А если, ты говоришь, это женский инстинкт, то почему иногда так страшно? Как будто своими руками что-то драгоценное разбила? А может быть, существуют какие-то тайные законы жизни, какие-то законы счастья, а просто мы их не знаем? И нарушаем почем зря?

– Существуют, конечно, а ты думала! И судьба, и законы, и суд... Я при Сережке как-то стала гадать по Пушкину, ну а он, конечно, сразу издеваться. И говорит: «Ты бы вот спросила у Пушкина своего – где он сейчас?» Я сдержалась и спокойно так говорю: хорошо, называй страницу и какая строчка сверху... Он называет... И что вы думаете?! Читаю: «Спокойно спит в сени блаженной!» Черным по белому! Хотите, перекрещусь?!

– ...Не о том речь! Вот я по телевизору видела одного мужика, негра, певца какого-то. Так он внезапно прославился в шестьдесят семь лет! До этого всю жизнь пел в кабаках, кажется. А в шестьдесят семь снялся в каком-то фильме, в эпизоде – и вдруг обрушилась слава! В шестьдесят семь! Показывают – морщинистый такой дедок. Но глаза горят! И чувствуется, уверен – все лучшее у него впереди! Это что же значит? Значит, некоторые до своего звездного часа просто не доживают?! Не знают просто, что он еще впереди! Устали надеяться!

– По-настоящему тебе бы, Марысь, сейчас отвлечься... Уехать куда-нибудь, что ли. Сменить гардероб, сделать ремонт. Или хоть мебель в комнате переставить. По себе скажу...

– Мама уже занялась. Приобрела мне люстру – два зеленых колокольчика...

Непривычный зеленоватый свет заливал мою комнату. Теперь мама собралась сменить в ней старые тяжелые шторы на легкие гардины нежно-салатного цвета, а со временем купить и зеленоватый палас в тон. Я не мешала ей развлекаться этими преобразованиями. Меня они не занимали.

В гардеробе по-прежнему висели мои классические костюмы нежных тонов, а также безнадежно вышедшие из моды – только теперь я заметила это – серые юбка и свитер. А тоненькие девушки и молодые женщины надели этой весной яркие короткие кофточки со сборочками и шнуровкой и свитера с открытыми плечами, с отдельными, ничем не прикрепленными к ним рукавами.

Но мне это было как-то безразлично.

В школе понемногу приближался последний звонок. Пора было составлять график сдачи учебников. В городе заканчивался конкурс «Библиотекарь года». Где-то в центре построили новый торгово-развлекательный центр, по телевизору шла реклама. И еще передавали репортаж о готовящемся полете на Марс.

Но и это меня ничуть не волновало.

А в одной из комнат пятиэтажного дома наверняка накопилась пыль под диваном, хозяин забывал проветривать ее на ночь, а в холодильнике у него...

Но думать об этом строжайше воспрещалось. На этом месте следовало несколько раз вздохнуть медленно и глубоко и вытащить из ящика детектив.

А дверь в свою комнату я теперь не закрывала. Родители как-то отвыкли воспитывать меня и следить за моим режимом.

А может быть, наша жизнь вообще никогда не существовала? Может, все это я просто придумала?

И вот ее образ больше не реет в недостижимой высоте надо мной. Ее имя больше не звенит нежно и тонко. Я освободился от наваждения – теперь уже в принципе не так важно, по собственной воле или по воле обстоятельств. Я освободился. Иногда я вспоминаю самого себя, каким я был, и искренне удивляюсь. Нет, я не стыжусь ни своих мыслей, ни стихов, ни нескладных попыток приблизиться к ней. Просто я все отчетливее понимаю, что был сумасшедшим, одержимым, каким-то заколдованным или заговоренным – если только эти слова вообще что-нибудь означают. Хотя и смешно: кому бы, спрашивается, понадобилось колдовать, заговаривать меня?

А иногда приходит в голову: может быть, наоборот, та любовь имела какой-то тайный смысл в моей жизни? Может, я просто не понял, в чем он, этот смысл? Может, отказавшись от нее, от борьбы за нее, я отказался от какой-то части самого себя?

Впрочем, такие мысли посещают меня нечасто. Просто нет времени размышлять о прошлом. Вернее, пришла пора конкретно подумать о будущем: какие перспективы оно сулит, на что я способен, чего в состоянии достичь через десять, двадцать лет?

Хотя иногда кажется: теперь в общем-то все равно...

Родители не то спорили, не то ругались.

– Да в каком же шестьдесят втором? – возмущалась мама. – Если Мариша родилась в шестьдесят первом! До шестьдесят четвертого вообще на море не ездили.

– Разве до шестьдесят четвертого? – неуверенно переспросил папа.

– Здра-а-сьте! – вскричала мама в крайнем раздражении. – А как потом приехали по привычке с вещами по старому адресу, а у Аркадия квартира другая, – тоже не помнишь?

Так странно было, что люди искренне переживают, раздражаются и чуть ли не ссорятся из-за какой-то ерунды. Тем более люди в возрасте моих родителей.

Я вышла в зал и некоторое время рассматривала их. Бывает, что близкие люди вдруг открываются тебе совершенно в новом свете. Папа, в новой клетчатой рубашке с распахнутым воротом, сидел на диване. Выражение лица у него было обескураженное и, как ни странно, – молодое, даже юное. Мама перед зеркалом накручивала на бигуди прядь волос. При этом она попеременно бросала то придирчивый взгляд на свое отражение, то насмешливый – в сторону папы. Мне стало немного завидно, как ребенку, наблюдающему за игрой других детей – игрой непонятной, но увлекательной.

– Что это за Аркадий? – поинтересовалась я.

– О-о, Аркадий... – вздохнул папа. – Настоящий товарищ. Душа человек! Жаль, пожить не довелось... Такие люди долго не живут.

– Благодаря ему мы провели незабываемый месяц у моря! – добавила мама и тоже вздохнула. – Адлер! Бархатный сезон! Отмечали годовщину свадьбы...