Пожизненный срок - Лиза Марклунд

— Какое это имеет к тебе отношение? — сказал он, и Анника почувствовала, как часто забилось ее сердце. Она подавила желание отодвинуться от него еще дальше.

— Никакого, — пожала она плечами. — Это не имеет ко мне никакого отношения.

Пожалуй, она произнесла это на слишком высокой ноте.

Филипп Андерссон поднял палец и направил его в лицо Анники.

— Ты ни черта не знаешь! — воскликнул он со свирепостью, какой Анника от него не ожидала.

Анника внезапно успокоилась. Заглянув в его влажные глаза, увидела в них беспомощность и отчаяние человека, хватающегося за спасительную соломинку.

«Он как загнанный в угол пес. Лает, но не может укусить. Никакой опасности нет, никакой опасности нет».

Мужчина стремительно встал и сделал два коротких шага к двери, потом вернулся. Он оперся на спинку стула и склонился к Аннике. Из его рта шел дурной запах.

— Ты приехала сюда, чтобы написать о моем обращении в Верховный суд, — сказал он, — а не для того, чтобы задавать свои е… вопросы!

— Вот здесь ты ошибаешься. — Анника нисколько не смутилась того, что он буквально дышал ей в лицо. — Посещение состоялось по моей просьбе и пройдет на моих условиях.

Он отпустил спинку стула и выпрямился.

— Если ты успокоишься и выслушаешь меня, то поймешь, чего я хочу, — сказала Анника. — Если станешь и дальше капризничать, то я уйду.

— Почему я должен тебя слушать?

— Потому что я знаю больше, чем ты думаешь, — ответила Анника. — Я там была.

— Что?

— Я там была.

С глухим стуком, приоткрыв от неожиданности рот, он сел на узкий топчан.

— Где?

— Я была в патрульной машине, которая первой прибыла на место преступления в доме на Санкт-Паульсгатан в ту ночь. Я не все видела, но хорошо помню запах.

— Ты там была? И что же ты видела?

Она не отрываясь смотрела на него.

— Кровь. Она текла по стенам, текла по ступеням. Густая кровь, густая, но яркая. Она текла медленно — ярко-алая кровь по желтым стенам.

— И больше ты ничего не видела?

Она посмотрела на фотографию Торстена Бильмана с докерами, сгибающимися под тяжестью огромных мешков.

— Я видела ее волосы. Темные волосы. Она лежала на площадке, шевеля головой. Юлия Линдхольм шла первой, потом Нина Хофман, потом я. Я была последней, Юлия первой, но командовала Нина. Она первой достала пистолет.

Она посмотрела ему в глаза.

Филипп Андерссон не отвел взгляд.

— Она что-нибудь говорила?

— Она крикнула: «Полиция! Вы находитесь под прицелом! Юлия, стань к двери. Анника, уходи отсюда». Вот что она крикнула. Я повернулась и убежала.

Филипп покачал головой:

— Я говорю не про Нину, а про Ольгу.

— Про кого?

— Про темноволосую женщину.

«Он имеет в виду жертву».

Анника, не удержавшись, снова трудно сглотнула.

— Не знаю, — сказала она. — Не думаю, что она могла говорить. Она умерла до приезда скорой помощи.

Тишина в комнате изменилась. Она перестала быть неопределенной, стала тяжелой и удушливой.

— Что тебе известно об Альготе Генрихе Хеймере? — спросила она, и Филипп Андерссон насторожился. У него едва заметно дернулся уголок рта, но это движение не ускользнуло от внимания Анники.

— О ком?

— Он мертв, но едва ли в этом есть твоя вина. Откуда он знал Давида?

Анника знала ответ, по крайней мере отчасти. Они оба участвовали в парашютном бизнесе.

Финансист посмотрел на Аннику пустыми, ничего не выражающими глазами.

— Если тебе нечего больше мне сказать, то я сейчас уйду, — пригрозила она.

— Они были друзья детства, — тихо произнес Андерссон. — Давид был для Хенке старшим братом.

«Хенке?»

— Но у Хенке дела пошли плохо? — спросила Анника.

— Давид изо всех сил пытался ему помочь, но из этого ничего не вышло.

— За что его застрелили?

Филипп Андерссон пожал плечами:

— Наверное, он совершил какую-то глупость.

— Или с его помощью пытались выйти на Давида. Здесь, в Кюмле, находится Майк Стивенс. Ты с ним знаком?

Андерссон снова пожал плечами.

— Кто такой Бертиль Оскар Хольмберг?

— Я не знаю.

— Ты уверен?

— Я этого не делал, меня там даже не было. Меня не было на Санкт-Паульсгатан.

Анника смотрела на сидевшего перед ней человека, пытаясь заглянуть ему в глаза.

«Зрачки — это двери в мозг. Я распознаю, о чем он думает».

— Если ты говоришь правду, то это значит, что их убил кто-то другой.

Он в упор посмотрел на Аннику.

— Если ты говоришь правду, — повторила Анника громче, — то это значит, что ты знаешь настоящего убийцу, но предпочитаешь сидеть здесь и помалкивать о том, что тебе известно. И знаешь, почему ты это делаешь?

У Андерссона снова приоткрылся рот.

— Потому что здесь ты, по крайней мере, остаешься в живых. Если ты скажешь, что тебе известно, то умрешь, не так ли? И почему ты спросил про Ольгу? Боялся, что она успела что-то сказать?

Он не ответил. Анника встала, и Андерссон поднял глаза, проследив за ее движением.

— Я почти готова принять, — сказала она, глядя на дверь, — что ты будешь до последнего молчать о том, кто на самом деле убил этих людей, чтобы спасти свою шкуру, но есть одна вещь, которую я все же не могу понять.

Она обернулась и посмотрела на него.

— Почему Давид Линдхольм был единственным человеком, уверенным в твоей невиновности? Ну? Как получилось, что один из самых известных полицейских Швеции был единственным, кто тебе верил? Не потому ли, что он был лучше других копов? Может быть, он разглядел в деле то, что пропустили прокурор, адвокат и судья? Но дело не в этом, да?

Она села на низкий комод с простынями и одеялами.

— Единственная причина заключалась в том, что Давид Линдхольм знал то, чего не знал больше никто. Он верил тебе, потому что знал, кто на самом деле сделал это, или думал, что знал. Это так?

Филипп Андерссон не двигался.

— Я могу понять, почему молчишь ты, — продолжала Анника. — В конце концов, ты именно поэтому находишься здесь. Но я не могу понять, почему молчал Давид Линдхольм.

Она встала.

— Тебе никто не поверит, но у Давида были все шансы на весь мир сказать о том, что он знал. Он бы снова стал героем дня. Есть только одно разумное объяснение того, почему он этого не сделал.

Андерссон тупо смотрел на занавески и молчал.

— Я очень много думала об этом все последние недели. Давид, видимо, был запуган, — объявила Анника. — Его едва ли могли запугать угрозами убийства. Мне думается, он не боялся смерти. Нет, он боялся чего-то другого.

Она села на стул и, склонив голову, попыталась заглянуть в глаза Андерссона.

— Что было важно для Давида? — спросила она. — Что могло значить для него так много, что заставило его молчать о виновнике массового убийства? Это деньги? Репутация? Карьера? Женщины? Секс? Наркотики? Он был наркоманом?

Филипп Андерссон опустил глаза, потом потянулся за носовым платком.

— В чем вы участвовали вместе? Что вас с ним связывало? Он знал тебя до убийства, вы были давно знакомы, не так ли? Я не имею ни малейшего понятия, виновен ли ты в этом злодеянии, но, несомненно, в чем-то замешан. Что связывает тебя с известным на всю страну полицейским? И почему он рисковал своей карьерой, путаясь с тобой?

Филипп Андерссон тяжело вздохнул и поднял глаза.

— Ты действительно не поняла одну вещь, — сказал он. — Знаешь какую?

— Так скажи мне! — воскликнула Анника. — Я внимательно слушаю.

Он печально и молча смотрел на нее. Казалось, это молчание длилось вечность.

— Ты и правда уверена, что хочешь это знать? — спросил он. — Ты готова платить цену этого знания?

— Абсолютно уверена, — подтвердила Анника.

Он покачал головой и медленно встал. Не глядя на Аннику, положил руку на ее плечо и нажал кнопку вызова охраны.

— Поверь мне, — сказал он, — игра не стоит свеч. Мы закончили.

Последняя фраза была обращена в микрофон.

— Не уходи, — сказала Анника. — Ты же не ответил на мой вопрос.

Он посмотрел на Аннику почти с нежностью.

— Можешь написать о моей апелляции в Верховный суд, — сказал он. — Думаю, у меня есть реальные шансы на пересмотр дела. Я на самом деле был в Бромме в момент убийства.

Анника взяла с комода блокнот и ручку.

— Там был твой мобильный телефон. Но есть ли доказательства, что с него говорил именно ты?

Он удивленно посмотрел на нее, но времени на ответ у него уже не осталось. Дверь открылась, и он вышел, шлепая пластиковыми босоножками по полу.

«Чего я не смогла? Есть что-то еще, что-то, о чем я должна была его спросить. О черт!»

Она шла к выходу по длинному стометровому загону. Свистел ветер, нарушая полную тишину.