Смерть композитора. Хроника подлинного расследования - Алексей Иванович Ракитин

что после осмотра в морге, в условиях лучшей освещенности, судмедэксперт изменил первоначальное мнение, нет ничего необычного и даже странного. Осмотр на месте происшествия по самой своей сути является предварительным и носит сугубо ориентирующий характер, его цель заключается в том, чтобы дать первую значимую для следствия информацию, опираясь на которую, можно было бы сформулировать первые конкретные поручения оперативным работникам и тем самым запустить механизм расследования преступления по горячим следам. По такой примерно схеме: у нас труп с огнестрельными ранениями, значит надо искать свидетелей, слышавших выстрелы… труп со следами автотранспортной травмы, значит, нужно искать свидетелей, видевших автомобиль, проезжавший по это дороге в таком-то интервале времени. Именно в этом и кроется смысл осмотра трупа на месте обнаружения — выдача первой ориентирующей информации для организации поиска свидетелей по горячим следам. Первоначальные суждения судмедэксперта могут уточняться и изменяться в ходе последующей работы с трупом — это нормально. В этом вообще нет никакой интриги, понимаете?

В данном случае (т. е. изменении оценки характера странгуляционной борозды) интересен другой нюанс. Как отмечалось в своём месте, циркулярная странгуляционная борозда (замкнутая) характерна для случаев удушения гарротой (т. е. при затягивании петли внешней силой), а незамкнутая обычно наблюдается при затягивании петли силой собственного веса повешенного. Другими словами, незамкнутый след характерен именно для случаев самоповешения. Итак, что же получается в данном случае? Сначала Нартиков посчитал странгуляционный след незамкнутым, т. е. характерным для случая самоповешения, а потом изменил своё суждение и описал его как циркулярный (замкнутый), т. е. такой, какой часто встречается при принудительном затягивании петли на шее.

Подобное изменение вывода однозначно свидетельствует об объективности эксперта, ведь если бы он хотел подогнать результат экспертизы под «заранее назначенный» вывод о суициде, то ему вовсе незачем было отказываться от первоначального утверждения. Ибо оно и так прекрасно соответствовало предположению о самоубийстве. Как раз-таки измененное мнение до некоторой степени ему противоречило, хотя, разумеется, и не отметало напрочь. Циркулярный странгуляционный след также встречается при самоубийствах, другими словами, нельзя сказать, будто существует некая аксиома, согласно которой наличие такого следа однозначно указывает на факт убийства. Нет такой аксиомы. Следует помнить, что любое экспертное заключение всегда носит вероятностный характер, медицина — и уж тем более судебная медицина! — это не арифметика. Тот факт, что Нартиков изменил своё первоначальное мнение, однозначно свидетельствует о полной свободе его суждений. Он не подвергался давлению со стороны властей и не «рисовал» заключение им в угоду, как это пытаются сейчас доказать иные украинские демагоги-разоблачители «зверств КГБ».

Довольно интересен следующий вопрос следователя Пинского. Поясним, что Нартиков в подписанном им акте экспертизы допустил досадную ошибку — ту рану, которая находилась на правой ноге, он описал как находившуюся на левой. Ошибка из серии «где сено, где солома?» Нартиков объяснил допущенный ляп следующим образом: «В данном конкретно случае либо я ошибся при диктовке протокола, либо ошиблась машинистка при печатании. Я же при чтении протокола и заключения на это не обратил внимания, т. к. фотографий тогда у меня не было.»

Никакого особенно глубокого смысла в этой ошибке искать не следует — рану эту никто не скрывал, она была описана и даже попала на фотографию, а то, что Нартиков перепутал левую ногу и правую — так это в порядке вещей. Если внимательно вычитывать следственные и судебные документы, то несоответствия различных деталей и мелочей можно найти во множестве. Это только интернетные граммар-наци озабочены чужой грамотностью, на самом же деле юридические реалии таковы, что судьи обычно читают только обвинительные заключения и очень редко лезут вглубь передаваемых в суд документов (коих может быть очень много!). Причём не только в России — это общемировая практика, обусловленная тем, что у судей попросту нет времени прочитывать поступающие к ним дела полностью.

Даже сейчас содержание экспертиз рассматривается по существу хорошо если в 3–5 % судебных процессов (реально — меньше), во времена же Советского Союза экспертизы вообще не оспаривались. Их обсуждение являлось своеобразным табу, поскольку независимая экспертиза была невозможна и по умолчанию считалось, что советские эксперты и экспертизы не ошибаются! Когда Бухановский весной 1992 г — уже после распада СССР — захотел явиться в суд, чтобы дать показания в качестве независимого эксперта на процессе Чикатило, ему прокурор прямо запретил это делать, пригрозив силой остановить при попытке войти в здание. Именно после этого инцидента Чикатило отказался сотрудничать с судом и принялся имитировать душевную болезнь.

Помню, было очень примечательное дело в Ленинграде, в году, эдак, 1982, кажется, связанное с серийными изнасилованиями. Тогда за большое число изнасилований засудили мальчишку-школьника, по-моему, 9-классника, которого опознали жертвы (они оставались живы). Так вот, чтобы его гарантированно отправить на нары, судмедэксперт подделал улики (отпечатки пальцев на стакане, из которого пил насильник), мальчишку «прессанули» в пресс-хате, он во всём сознался и… лет на 7 его отправили в колонию. А через год или чуть менее поймали настоящего насильника, тому был 21 год и внешне он весьма мало походил на осужденного школьника.

Дело это «раскручивал» КГБ, как раз это была пора интенсивного разгрома Андроповым тогдашнего МВД, во всех регионах вылезала масса «ментовских» проделок, связанных с подтасовками уголовных дел, провокациями в оперативной работе и т. п. И вот у нас в Ленинграде тогда эдакая сенсация случилась! Вопросы были, конечно же, ко всем участникам движухи — милиции, прокуратуре, судебным медикам, криминалистическим отделам, все в этой истории оказались замазаны выше крыши. Хотя, по совести говоря, молодцы и девочки, ложно опознававшие «насильника», если автор не ошибается, то лишь одна из 11 или 12 потерпевших отказалась давать нужные следствию показания и заявила, что на неё нападал другой человек. А все остальные кивнули и сказали: да-да, это он! Возмутительнейшая, конечно, история, искренне жаль мальчишку, жизнь которому поломали не за понюшку табака… Одно время даже думал написать о ней, думаю, книга получилась бы убийственнее «Уральского Монстра», да так и не собрался. Как говорится, планов громадьё, да жизнь коротка!

Упомянутый случай — один из очень немногих примеров того, как к работе криминалистической экспертизы в ту пору возникли вопросы. Когда дело дошло до явного подлога, фабрикации улики — вот тогда стали разбираться. Произошло это в том числе и потому, что в тот момент имелся политический заказ на то, чтобы раздавить Щёлоковское МВД. Его КГБ целенаправленно и давил…

Извините за это отступление, возможно, не совсем уместное, автор всего лишь хотел сказать, что для советского судмедэксперта перепутать левую ногу с правой — это почти не считается за ошибку. Критическому внимательному изучению судебно-медицинские документы в ту пору почти не подвергались — таковы были реалии…

Вернёмся, впрочем, к