Железо и кровь. Франко-германская война - Андрей Владимирович Бодров

результата не ждал, пожалуй, никто в Европе. «Начавшаяся война будет долгой», — писал австро-венгерский император Франц-Иосиф 3 августа[441]. Даже те, кто был уверен в германской победе, не могли и подумать о том, что она будет столь стремительной и полной. «Дело не пойдет так легко и быстро, как в Богемии», — писал генерал Войтс-Рец жене в последний день июля[442]. Успехи ошеломили и самих немцев. «Кто бы мог поверить, что столь высоко превозносимую французскую армию удастся так быстро победить! — писал граф Гатцфельдт. — Они не одержали ни одной победы, даже ни одного успеха! Если бы кто-нибудь предсказал подобное, ему бы не поверили»[443]. Еще более откровенно высказался прусский кронпринц: «Наши беспримерно быстрые и масштабные успехи, сколь бы радостными они ни были, почти пугают меня»[444].

Августовская кампания 1870 г. подняла авторитет германской армии на недосягаемую высоту. Легенда о безупречной и непобедимой прусской военной машине родилась в 1866 г. при Кёниггреце, однако приобрела свой окончательный вид после Седана. Если немцы смогли за шесть недель буквально стереть с лица земли лучшую армию Европы, то что уж говорить обо всех остальных! Седан стал также личным триумфом Мольтке: его замысел был полностью реализован, а противник потерпел сокрушительное и абсолютное поражение. По словам немецких исследователей, «это был единственный случай, когда его [Мольтке] оперативное и тактическое руководство увенчалось триумфом»[445].

Между тем, как мы уже могли убедиться, вопрос о причинах стремительных побед немцев выглядит куда менее банальным, если знать неприглядную правду, скрывавшуюся за фасадом блестящей легенды. Подбор высших командных кадров диктовался отнюдь не только военной целесообразностью и оказался достаточно неудачным; прусское военное руководство раздирали скрытые, а порой и явные конфликты. Прусская пехота была вооружена гораздо хуже, чем ее противник, а ее тактика в наступлении неизбежно приводила к высоким потерям, особенно среди офицерского состава. Относительные потери офицеров были в 2,5 раза выше, чем рядовых[446].

Огромные потери в офицерах были тем более неприятны, что солдаты, оставшиеся без командиров, часто просто отступали с поля боя. «У нас больше не было офицеров, которые говорили бы, что нам делать», — вспоминает Гогенлоэ-Ингельфинген слова солдат роты, отступившей без приказа[447]. По словам современного исследователя Франка Кюлиха, «простой солдат должен был быть шестеренкой в армейской машине и функционировать без воли и размышлений. Собственная инициатива от простых солдат не требовалась. В результате они получались дисциплинированными и послушными, но часто неспособными к самостоятельным действиям»[448]. Разумеется, существуют и противоположные примеры, которые позволяют О. Хазельхорсту утверждать, что «даже те роты и батальоны, в которых погибали все офицеры, оставались боеспособными»[449]. В любом случае, прославленная немецкая инициатива, о которой вскоре стали слагать легенды, была ярко выражена в первую очередь у офицеров, но и здесь она имела свою оборотную сторону. Не раз и не два командиры подразделений своими решениями ломали планы вышестоящего руководства, проводили нескоординированные атаки, заканчивавшиеся тяжелыми потерями.

Собственно, только численное превосходство позволяло немцам выдерживать высокий уровень потерь; в большинстве августовских сражений французы терпели поражение, столкнувшись на поле боя с превосходящими силами противника. Однако сложности с восполнением этих потерь возникли довольно быстро. Уже в сентябре запас обученных резервистов был практически исчерпан. Хотя в Пруссии было запрещено направлять на фронт рекрутов, не прошедших трехмесячной подготовки, в реальности эти сроки часто ощутимо сокращались; в Баварии иногда ограничивались лишь двумя или тремя неделями[450]. Численность пехотных батальонов значительно снизилась; к примеру, в V корпусе она составляла в среднем на 4 августа 935 человек, на 1 сентября — всего 640[451].

К этому добавлялся еще ряд существенных недостатков. Недостаточно энергичная разведка приводила к тому, что немецким командующим часто было неизвестно местоположение противника, даже находившегося на расстоянии считанных километров от их войск (как это было 18 августа). Это приводило к множеству ошибочных решений как на тактическом, так и на стратегическом уровне. Преследование после успешно выигранных сражений практически не осуществлялось, что лишало немецкие войска значительной части плодов победы. К этому добавлялось множество других недостатков: от многочисленных «военных туристов», создававших дополнительную нагрузку на перенапряженную систему снабжения, до системы медицинской помощи, явно не справлявшейся с потоком раненых после крупных сражений.

Последнюю проблему не удалось полностью решить до самого конца войны. Ситуация, когда солдат, получивший ранение в крупном сражении, оставался на поле боя три дня, была широко распространенной; естественно, за это время многие просто умирали. Шансы выжить существенно возрастали, если раненому быстро оказывалась первая помощь — его хотя бы перевязывали. Однако даже эвакуация в полевой лазарет еще не означала спасения. Несмотря на все предпринимаемые усилия, врачей явно не хватало; после битвы при Гравелотте — Сен-Прива на одного медика приходилось в среднем 780 раненых, нуждавшихся в помощи[452]. При этом теоретически один врач приходился на 290 солдат и офицеров. Ситуация была гораздо лучше, чем во французской армии, где соответствующая пропорция составляла 1:740[453].

В переполненных лазаретах часто не было возможности соблюдать элементарные правила гигиены, не говоря уж об антисептиках. Несмотря на то что германские врачи едва ли не первыми в мире начали широко применять антисептические методы Листера, это не улучшало ситуацию кардинально. В результате даже сравнительно легкие ранения часто приводили к смерти в результате инфекции. Лазареты являлись питательной средой и для эпидемических заболеваний. В отличие от 1920-х гг., улицы немецких городов в 1870-е не были заполнены калеками и инвалидами; практически все, кто мог пополнить их ряды, попросту погибали. По разным оценкам, смертность среди раненых составляла от 10[454] до 25 процентов[455]. Опять же, германская армия в данном случае отличалась от французской в лучшую сторону — как пишет Д. Шоуолтер, «лучшим шансом на выживание для французского раненого было попасть в руки немцев»[456]. Смертность в результате ампутаций, произведенных французскими врачами, составляла около 75 %. Нельзя не отметить и того факта, что уровень небоевых потерь, связанных в первую очередь с болезнями, в германской армии серьезно снизился по сравнению с прошлыми кампаниями.

Однако, как уже говорилось выше, на войне побеждает не тот, кто лишен недостатков, а тот, у кого их в конечном счете оказывается меньше. К примеру, ситуация с потерями офицеров была у французов не лучше, чем у их противника. При Вейсембурге французские войска потеряли 23 % от своего состава и 29 % своих офицеров; при Форбахе (Шпихерне) разрыв еще больше: 14 % и 30 % соответственно. Генералы не уступали своим подчиненным. С