Демоверсия - Полина Николаевна Корицкая

спасибо, – сказал Николай Александрович. – Агата, Аня будет стоять с тобой, у нее тоже сопрано. Давайте начнем.

Он протянул Ане листочек с нотами.

– Но я не умею… – пролепетала Аня.

– Не знаешь нот?

Аня кивнула, и он подвел ее к пианино.

– Смотри. Определить проще всего по черным клавишам. В начале октавы их две, потом промежуток, и после еще три. Эта белая клавиша – «до». В нотах это здесь… Не бойся, постепенно ты запомнишь и поймешь.

К ней подошла рыжая девочка и взяла за руку.

– Я Агата.

* * *

Аня немного опоздала к приходу поезда и увидела Влада с детьми уже на платформе. Ида бросилась навстречу и обняла ее ноги.

– Как вы загорели!

На их фоне Аня была совершенно белой. Она взяла одну из сумок, и они пошли к метро. Дети беспрерывно рассказывали что-то про море, дельфинов и светлячков, Аня пыталась смеяться, но почти ничего не слышала.

Дома она бросилась к плите. Котлеты были пожарены заранее, оставалось только сварить макароны. Макароны были трехцветными, и Аня вспомнила, как в детстве увидела трехцветную кошку, а мама сказала, что такие приносят счастье. Макароны должны принести счастье. Они обязаны.

Аня стояла, тупо глядя на макароны. Они уже сварились и теперь остывали в кастрюле – глянцевитые, будто из пластика. Аня стояла и напряженно думала, что теперь нужно сделать Иде какао, сделать обязательно, и это совсем несложно: просто открыть ящик, достать банку с какао, потом взять ложку, открыть холодильник и взять молоко, открыть бутылку и налить. Она открыла ящик, взяла кружку, сделала шаг к холодильнику и, достав молоко, открыла крышку и уронила бутылку на пол.

Однажды Ида пролила молоко на клавиатуру ноутбука. Это было давно, несколько лет назад, и тогда ноутбук сгорел вместе со всеми файлами: не выжило ни одного документа. На внутренний Анин компьютер будто что-то так же опрокинули, пролили – каждая клавиша сознания западала, программы висли, попытка что-то найти выдавала бесконечное «четыреста четыре». Аня понимала, что если не вычистит свой компьютер, то материнская плата скоро сгорит.

Она пыталась жить дальше, не вспоминая каганат, ни о чем не думая: готовить детям еду, помогать Лиле с уроками, купать Иду в ванной. Все получалось, только иногда она словно выпадала, подвисая на месте, как поломанный робот, – ее программы дали какой-то необратимый сбой, не предполагающий починки. Поломку начали замечать дети. Когда Аня замирала с душем в руках, глядя пустыми глазами куда-то сквозь стену, Ида пугалась.

– Мама, почему ты никогда не улыбаешься? Ты же раньше улыбалась, ты всегда улыбалась! – Она брызгала ей в лицо воду, словно предъявляя бескомпромиссное требование радости. В этот момент кнопка отщелкивалась и вставала на место, Аня начинала видеть детское лицо и медленно поворачивала внутри себя какую-то заржавленную ручку, отвечающую за механику лицевых мышц. Она стояла с душем в руках, и ее лицо скрипело от напряжения, выдавая ненатуральную, натянутую, но все же – улыбку, и улыбка была болезненной для всего организма. Казалось, от простого движения болела вся голова целиком, но больнее всего был тот факт, что маленькая, ни в чем не виноватая Ида радовалась даже этой дурацкой попытке, этой ненастоящести, этому полумертвому движению уголка маминых губ.

Коротко звякнул телефон. Аня вытерла руки, открыла и прочла:

– Ты меня не отпускаешь. Так будет в четыре раза больнее.

– Ты правда этого хочешь – чтобы я отпустила тебя? Но тогда зачем ты пишешь?

Ян молчал. Растерев Иду полотенцем, Аня со злостью написала:

– Тогда знаешь что?.. Приезжай и скажи мне это лично. В лицо. Только так. Иначе не отпущу. Я, черт возьми, хотя бы этого заслуживаю.

Он молчал, и она вдруг ощутила странную апатию.

– Впрочем, как знаешь… Но больнее быть уже не может.

– Всегда может быть больнее. Так ест, кеды длуго[94].

Аня стояла с полотенцем в руках, глядя сквозь стену, и видела пролитое молоко.

* * *

Когда Ане было пять лет, родители взяли ее на Иссык-Куль. Воспоминаний от этой поездки у нее осталось ровно три.

Первое было таким.

Иссык-Куль невероятно бирюзового цвета. Такой же купальник на Ане: бирюзовый, с золотыми блестящими чешуйками, как у придуманной маленькой рыбки. Она сидит на высоком пирсе и смотрит на бирюзовую воду. Вечереет, и волны такие мягкие, величественные. Аня уверена, что это море. Но Иссык-Куль – это не море: это озеро. Волны бьются о деревянный пирс, и Аня их боится: плавать она не умеет.

Пирс был старым, но трещин в нем не было, как и в маленькой Ане. Но через двадцать лет она все-таки увидит настоящее море, в отражении которого обнаружит себя расколотой.

– 2–

– Аня, ну чего ты копаешься? – раздраженно крикнул Влад. – На поезд опоздаем!

Она сидела в спальне на корточках, роясь в шкатулке с украшениями. Нужно было взять с собой хоть какие-то сережки, а она совсем об этом забыла. Аня уже немного располнела, волосы красить нельзя, а корни отросли, и хотелось быть красивой. Потому что к морю она ехала впервые в жизни.

Билеты они взяли до Анапы. Оттуда предполагалось двигаться дальше, паромом – в какое-то заповедное место, где чистейшая вода, полная светящегося планктона. Там был дикий пляж, где можно загорать голыми, и, в общем-то, сережки Ане не нужны, но она сидит на корточках перед парой маленьких шкатулок. Одна из них – зеленая, малахитовая. В ней настоящие драгоценности – мамины подарки: комплект золотых украшений с гранатом, серьги с султанитом, тоненькое колечко, подаренное на восемнадцатилетие. Аня открывает крышечку, бегло оглядывая содержимое, и сразу же отбрасывает мысль взять оттуда хоть что-нибудь. Тянется к другой шкатулке, с бижутерией. Берет из нее три пары разных серег и вскакивает, оставив шкатулки на полу.

– Все, я готова.

Аня пихает серьги прямо в карман джинсов, попутно обуваясь. Ее постоянно немного тошнит, будто она уже на море и плывет на большом корабле, только находится не на палубе, а где-то в душной каюте. Она помнит, что еще немного – и обуваться самостоятельно уже не сможет.

Лиля тоже на море, с мамой Влада – в Одессе. Аня регулярно получает их счастливые фотографии и совсем не беспокоится. Большее беспокойство у нее вызывает постоянная изжога. Она даже пыталась обратиться к врачу.

– Вы беременны, вам ничего нельзя, – сказал врач.

Ничего было нельзя, и это ощущение – тела, которым ты не можешь управлять, которое словно тебе не принадлежит, – Аня запомнит надолго. Ощущение будет расти постепенно и неотвратимо, как и само