Критика криминального разума - Майкл Грегорио

Только тот, кто посетил страну теней…

Как мне объяснить Коху мотив, заставивший меня стать судьей? Или описать ту роль, которую Иммануил Кант сыграл в принятии мною названного решения?

— Я полагал, что причиной тому была философия, — задумчиво продолжал Кох. — Вы разделяете его интерес к рациональным методам анализа. Но разве философия может служить причиной склонности человека к консервированию органов в стеклянных сосудах? Разве философия учит приказывать солдатам делать такое, что вызывает у них гораздо большее отвращение, чем что бы то ни было виденное ими на полях сражений? Какая философия способна потребовать от обычного солдата взять карандаш и рисовать мертвеца? Или хранить трупы под снегом в вонючем подвале до восхода Луны? Готов поспорить, Люблинский именно из-за этого тронулся умом. И все разговоры о дьяволе! Во всем нашем деле я до сих пор не нахожу ни необходимой ясности, ни логических объяснений.

Я прервал его:

— Все перечисленное может показаться вам странным, неуместным, лишенным всякого мотива, Кох. А ведь в своей лаборатории профессор Кант создал то, что я назвал бы новым методом, новой наукой. Он произвел целую революцию в способах мышления. Впрочем, новые идеи всегда удивляют нас. Он же ищет лишь Ясности и Истины.

Кох поднял палец, словно прося разрешения высказаться. Глубокая морщина, свидетельствовавшая о серьезной озабоченности, прорезала его лоб.

— Позвольте мне закончить, сударь.

— Пожалуйста, продолжайте, — ответил я.

— Еще одна мысль пришла мне в голову сегодня при первых лучах солнца, и я никак не мог от нее отделаться. Профессор Кант проявляет интерес к механике Зла, который я бы охарактеризовал как крайне неприличный. Его нисколько не интересуют вопросы работы полиции. К примеру, тот ловец угрей на Прегеле вчера утром. Его следовало бы допросить. Вместо этого профессор отправил его восвояси. Конечно, профессора Канта занимают гораздо более серьезные вещи. Он пытается, образно говоря, проникнуть преступнику под кожу, в самую суть Зла, постичь его тайны. Лаборатория, которую мы с вами посетили, представляется мне самым дьявольским местом из всех когда-либо мною виденных.

Страну теней…

— У меня вызвало отвращение увиденное там, — продолжал Кох, — а вы оба были там в своей стихии. У вас с ним есть знания, которые выходят за пределы моего понимания, сударь. Если это и называется философией, подумал я, то мне не хотелось бы иметь с ней ничего общего.

Сержанта Коха ужаснуло то, что мы с профессором Кантом делали во славу философии. Меня его мнение о нас озадачило.

— Неужели вы в самом деле полагаете, что Кант верит в силу разума, сударь? — продолжал наступать на меня Кох, состроив недоверчивую гримасу. — После всего, что мы видели в той комнате?

— Вы, без сомнения, так не думаете, Кох, — ответил я с сарказмом в голосе.

Он никак не отреагировал на мою насмешку.

— Честно говоря, я был потрясен, — продолжал он. — Профессор, словно стервятник, склонился над телом бедного убитого мальчишки на берегу реки. Казалось, он черпал силы в том, что видел. Любого достойного человека охватило бы отвращение при виде подобного, но не Канта. Созерцание трупа заряжало его ум какой-то сверхъестественной энергией. Такое же впечатление сложилось у меня и в той комнате. Вы видели, как горели его глаза, сударь? Он был полон дикого возбуждения. Его голос сделался сильнее и громче, весь его вид изменился. И это при том, что профессору уже восемьдесят…

Кох на мгновение замолчал и потер руки, словно для того, чтобы стереть с них грязь.

— Признаюсь, его поведение вызвало у меня отвращение, сударь. Казалось, он получает наслаждение от самого факта смерти. Она его не ужасает и не угнетает. Отнюдь! У меня сложилось впечатление, что тема смерти захватывает его каким-то особым образом, который лично мне представляется не совсем… нормальным.

Перед тем как произнести последнее слово, Кох сделал паузу. После чего замолчал в ожидании моей реакции. Я ничего не ответил. О моем поведении сержант не сказал ни слова, но не скрывал того неприятного факта, что, по его мнению, я разделял ненормальный интерес Канта.

— Не тратьте время на объяснения того, что заставило Анну Ростову совершить эти преступления. Оставьте их профессору Канту. Он найдет ответ.

Как мне было защищать философа от столь извращенного взгляда на его намерения? Иммануил Кант создал лабораторию в интересах науки и лучшего понимания окружающего мира. С той же целью он пришел вчерашним утром на Прегель. Он не «склонялся, словно стервятник» над трупом Морика, высасывая энергию из мертвеца подобно вампиру. Он искал Истину, забывая о том вреде, который может причинить своему великому уму и хрупкому телу. И я был единственным человеком, способным понять его метод и оказать ему реальную помощь в работе. Почему же этого не понимал Кох?

Лихорадочно пытаясь отыскать какой-то решающий аргумент в ответ на невежественное брюзжание сержанта, я бросал взгляды по сторонам и внезапно заметил листок бумаги, валяющийся на полу. Он, должно быть, выпал у меня из кармана. На нем был рисунок следа, который я вчера обнаружил на снегу перед домом профессора Канта. И в то же мгновение глубочайшее умиротворение снизошло на мой одолеваемый сомнениями ум. Казалось, я иду по обширному и тихому лесу, который с первым дуновением зимних холодов покинули все птицы.

— Я покажу вам, что профессор Кант вовсе не приходит в восторг от Зла, Кох. Я докажу вам это! — воскликнул я, удивляясь тому, как я мог забыть такое важное свидетельство. — Немедленно пошлите за экипажем. Сейчас мы собственными глазами убедимся, является ли Анна Ростова убийцей. С помощью профессора Иммануила Канта, следует добавить.

Глава 21

Я почти дрожал от нервного напряжения, поворачивая ключ и открывая тяжелую дверь в темную Wunderkammer[24] Канта. Сержант Кох стоял рядом со мной и казался совершенно спокойным. Безмятежный и невозмутимый, пример блестящего владения собой, он мог бы сойти за самого убежденного сторонника профессора Канта. Могло даже возникнуть впечатление, что мы с ним поменялись местами. Кох смотрел прямо перед собой, а я напряженно оглядывался по сторонам, рассматривая песочные часы в деревянном футляре, закрытые тигли и глиняные реторты, которыми профессор Кант пользовался для проведения научных экспериментов, уделяя им гораздо больше внимания, чем они, вероятно, заслуживали. У меня были основания для беспокойства. Я был совсем не уверен, что найду то, что ищу. Сумею ли я посрамить Коха в его сомнениях и заставить замолчать свои собственные?

Ни один из нас не осмелился направить фонарь на полки, стоявшие у дальней стены. Казалось, мы пришли к обоюдному соглашению по этому вопросу: те сосуды никогда не существовали. И тем не менее мы чувствовали, что где-то на краю нашего поля зрения свет отражается от искривленных стеклянных поверхностей. Я никак не мог отделаться от ощущения, что нечто неописуемое может сейчас принять форму и выйти из тьмы. Некое мрачное воплощение Зла. Неужели Кант приходил сюда в одиночестве? Или с доктором Вигилантиусом, чтобы резать и кромсать то, что не тронул убийца? Понемногу во мне начало закрадываться подозрение, что, возможно, как предполагал Кох, профессор Кант находил некое не совсем здоровое удовольствие в работе с этими жуткими предметами. Я постарался отбросить кощунственные сомнения.

— Мы должны найти рисунки, которые профессор попросил сделать Люблинского, — сказал я, отодвигая перегонный куб с рабочего стола и вынимая свой рисунок из кармана. — Я собираюсь сравнить следы, найденные рядом с трупами, с тем, который я обнаружил прошлой ночью в саду Канта.

— Вы думаете, он принадлежит убийце, сударь? — спросил Кох.

— Как раз это мы и должны выяснить. Если дело действительно обстоит таким образом, мы сможем затем сравнить следы с обувью Анны Ростовой.

— Сначала ее еще надо поймать, — возразил мне Кох.

— К моменту ее поимки я должен быть готов вынести более или менее определенное суждение, — ответил я. — Прежде чем продолжать следствие, я должен для себя решить, виновна она или нет.

Взяв связку бумаг с той полки, на которой Иммануил Кант оставил их, я разложил их на столе. Кох тем временем держал фонарь.

— Наша работа должна начинаться здесь, — сказал я, разделяя связку на две примерно одинаковые стопки. — Эту просмотрите вы, — обратился я к Коху, пододвигая ему первую. — А вторую — я.

Мне не было нужды каким-то образом подкреплять энтузиазм сержанта. Он отодвинул большой угломер в сторону, чтобы тот не мешался, и молча склонился над столом, сосредоточившись на стопке документов, которую я положил перед ним. С противоположной стороны стола я погрузился точно в такую же работу и вскоре так сильно увлекся ею, что забыл обо всем вокруг. Не в последнюю очередь потому, что Кант и здесь проявил свою маниакальную страсть к порядку. Мое восхищение его методом не знало границ. Содержимое первой папки, которую я просматривал, было переложено листами с отмеченными на них временем и датой составления сообщения, а также кратким комментарием относительно его составителя и значимости представленных в нем сведений. Блестящий организаторский характер ума Иммануила Канта во всей полноте отражался в расположении этих бумаг. Первая папка состояла из донесений офицеров жандармерии, осуществлявших первичный осмотр трупов. Ничего нового для себя в них я не нашел.