Служение Отчизне - Николай Скоморохов

— Ничего страшного нет, но я учту ваши замечания, — ответил я.

Настроение было приподнятое. Я понял, что первое впечатление о полке хорошее. Наша задача — не испортить этого впечатления. И вот эскадрильи после выполнения разных заданий пришли на аэродром почти одновременно. Мы продумали их роспуск на таком месте, которое позволило бы в короткое время произвести посадку. Первая эскадрилья пошла на посадку, за ней вторая, а третья прикрывает. В нужное время два звена третьей эскадрильи идут на посадку, одно прикрывает и затем, срезав круг, садится последним. Перед заходом на посадку командир дивизии спросил меня:

— Как будете садиться: парами или одиночно?

Я ему ответил:

— Звеньями!

Полк организованно произвел посадку в два с половиной раза меньше по времени, чем это выполняется обычно, когда садятся парами, а некоторые самолеты одиночно.

Вершинину действия полка очень понравились. Он с большой теплотой высказался о действиях личного состава, высоко оценив летный, технический состав, разумную сметку инженера и командира батальона, начальника штаба полка. В заключение объявил благодарность и улетел, сказав на прощание:

— Рад и доволен. Стоите на верном пути, но следует ли производить посадку в составе звеньев? Уж очень норовистые у вас кони.

— Вас понял, товарищ командующий, — ответил я. — Мы подумаем. — А про себя улыбнулся: «Хорошо, что Вершинин еще не знает, что мы ночью садимся парами».

После отлета командующего у нас состоялась беседа с командиром дивизии полковником Федором Никитичем Черемухиным. С добрым, хорошим чувством он поздравил меня и сказал:

— Смотрел я на твою работу, Скоморохов, радовался и боялся. Радовало то, что ты берешь основные вопросы и решаешь их быстро, смело, со знанием дела. А волновало то, что они решались на пределе возможностей человека и техники. Наблюдая твой пилотаж ранее и сегодня над аэродромом от земли, я обратил внимание, что при выполнении нисходящих вертикальных фигур ты шел к земле почти на полных оборотах мотора с вертикальной скоростью сто тридцать-сто пятьдесят метров в секунду. Умело и вовремя брал ручку управления на себя и затем прижимался к земле под острым углом на высоте десять-двадцать метров; снова вертикально с превосходным запасом мощности мотора самолет круто, но плавно описывал кривые и ни разу не выходил на критические углы атаки. Но стоит летчику промедлить только одну секунду, как самолет вертикально понесется к земле, и тогда может не хватить высоты…

Слушая его, я мысленно следовал за его словами, как будто находился в самолете, и у меня мурашки пошли по спине…

— Пойми, люди разные, — продолжал он, — сдавшие на «отлично» зачетные упражнения не станут от этого одинаковыми летчиками. Имей резерв, не работай на пределе возможности. Не измеряй всех своей меркой… Я воевал очень мало, выполнил всего несколько боевых вылетов. Но все то, что ты делаешь для боя, я считаю абсолютно правильным и могу только перенимать все лучшее у тебя, а не учить. Но вот в летной практике, методической подготовке я кое-что понимаю. И поэтому запомни: методика боевой подготовки — это наука тонкая, ее нужно постичь и умело ею пользоваться.

Да, действительно, командир дивизии был превосходный методист. В этом я неоднократно убеждался.

Итак, получив серьезный сигнал, я задумался. Внутри у меня продолжалась борьба. «Как же так, почему? Если летчики отработали до совершенства все упражнения, они должны их выполнять все одинаково», — думал я. Но пройдет время, и у меня будет возможность убедиться, что я был не прав. К сожалению, это будет доказано ценой жизни одного из летчиков.

Проводив командира дивизии, я направился к своим заместителям. Они не скрывали радости и хорошего настроения. Действительно, личный состав полка показал себя блестяще.

Сейчас я чувствовал, что мои заместители ждут от меня похвалы, доброго слова, а у меня на душе был неприятный осадок от разговора с командиром дивизии. И не то чтобы я с ним не был согласен. Нет! Я с ним был почти полностью согласен. Но мне было досадно, как это я и мои славные заместители упустили эту тонкость, эту важнейшую деталь в методической подготовке, которая имеет решающее значение.

Что же нас загипнотизировало? Очевидно, успехи. И пожалуй, вера в необходимость и возможность действий. Что же я должен им сказать? Сразу все, что меня волнует, или вначале — доброе слово, а потом, поразмыслив, высказаться детальнее.

Имел ли я право обойти молчанием титанический труд, который проделал летный и технический состав полка? Не среагировать на высокую оценку нашего труда и благодарность, объявленную нам генералом Вершининым, я не мог.

— Поздравляю друзья мои, с высокой оценкой нашего труда, — первое, что я сказал, подойдя к ним, поддерживая хорошее настроение.

Подошли командиры эскадрилий. С шутками, смехом мы пошли на ужин…

После ужина Тотров спросил меня:

— Какой червь сомнения гложет командира?

Это был душевный, наблюдательный, умный человек. Он и заметил мои мгновенные отключения от общего радостного настроения.

— Все в порядке, Захарий Бембулатович, — ответил я. — Но в авиации всегда нужно быть озабоченным, когда дела идут очень хорошо.

Он понимающе улыбнулся и ушел, бросив на ходу:

— Утро вечера мудренее.

Назавтра я рассказал, что меня волнует, и передал наш разговор с командиром дивизии. Тотров с пониманием отнесся к этому, однако сказал, что прежде всего надо решать главные задачи, а главная задача у нас — высокая боевая готовность, которую полк решает успешно. Те три мелкие поломки не должны останавливать правильного направления, не должны помешать порыву личного состава.

— Вы только посмотрите на людей, Николай Михайлович, — сказал Тотров. — Как они преображаются в такой живой работе! Вы очень заняты, часто летаете, у меня больше возможности наблюдать как бы со стороны. Я этих людей давно знаю. И могу утверждать: такого хорошего настроения, такого подъема у них никогда не было.

В душе соглашаясь с ним, я в то же время искал подходящие аргументы, оправдывающие мои сомнения.

— Вы что же хотите сейчас? Остановиться? Зачеркнуть то, чего достигли? — продолжал замполит.

— Нет, я этого не хочу, Захарий, но вот над чем я всё время думаю: предел возможностей человеческих и технических. Вот что мне не дает покоя. Эта фраза, сказанная командиром дивизии, лишила меня покоя.

— Напрасно. Не принимай близко к сердцу.

— Я к сердцу не принимаю, но сказанное Черемухиным не выходит из головы.

Долго мы с ним беседовали. Подошли начальник штаба и инженер. Услышав, что командир с замполитом ведут разговор на очень важную тему, присоединились к нам. Как бы стихийно началось совещание, на котором мы стали обсуждать дела в полку, все, что меня беспокоило.

В конце обсуждения пришли к выводу: продолжать так, как мы работали. Все сделанное в полку закрепить, но одновременно искать эти грани возможного и невозможного. Договорились более глубоко заняться методикой обучения.

И снова мелькнула мысль: «Как жаль, что ушли Карпов и Макогон. Вот здесь бы пригодился их опыт, особенно Карпова, он очень внимателен, смел и в то же время осторожен. Он, пожалуй, нашел бы, наверное, эту границу возможного».

В заключение я высказал мнение, что надо ликвидировать появившуюся у некоторых летчиков неуверенность при выдерживании направления на посадке. Мы не можем зачеркнуть того факта, что сломали на посадке один самолет днем и два ночью.

Через несколько дней перед началом ночных полетов я построил летный состав полка и рассказал им, что самолет Ла-9, как и любой другой, если им управляет настоящий летчик, своевременно реагирующий на отклонения, не разворачивается… Сел в самолет, вырулил, все свои действия комментирую по радио. Нажимаю тормоза, даю почти полностью газ, отпускаю тормоза, самолет ринулся вперед, немного отклоняясь влево, удерживаю от разворота, оторвался, зашел на посадку, сажусь, начинаю тормозить, останавливаюсь. В следующем полете повторяю то же самое.

Присутствующий на полетах заместитель командира дивизии полковник Якименко передал:

— Достаточно! Всех убедил. — Я ему в ответ:

— Еще один полет выполню. Бог троицу любит. — Он не ответил.

Я взлетел, сделал заход, произвел посадку точно против посадочных знаков и даже сам не слышал, как самолет покатился. Чистая посадка, «притер у «Т», как говорят летчики.

Я был доволен. Самолет заканчивал прямолинейный пробег. Повернулся посмотреть на летчиков и упустил контроль за пробегом самолета. Глянул на капот и горизонт. О, ужас! Увидел луну не справа сзади, а перед собой. Я понял, что мой самолет вращается и уже развернулся на 100 с лишним градусов. Меня бросило в холодный пот. Мгновенно дал левую ногу, нажал тормоза — самолет продолжал вращаться вправо. Заскрипели подкосы, самолет затрясся… Вот сейчас и командир полка сломает машину. Этого еще не хватало.