Дельфийский оракул - Екатерина Лесина

И сигналят машины.

Долгой жизни!

Шампанское стреляет… или не шампанское? Вода вокруг. Саломею тянет на дно, но она пытается выплыть, цепляется за чьи-то руки, стучит по ним, умоляя кого-то о помощи. Руки держат ее под водой. Зеленая, тухлая, она заливается в рот и нос, в глотку, хочет наполнить ее легкие.

И Саломея в отчаянном порыве отталкивается ногами от илистого дна. Наверх. На секунду!

Ей позволяют вдохнуть, а заодно – разглядеть того, кто топит ее. И снова – вниз.

Она рассказывает об увиденном подробно, пытаясь сейчас, вне этого винно-пророческого сна, понять, что именно она увидела. Обрывочные эпизоды. Один – состоявшийся, три – ведущие в будущее. Близкое? Далекое? Чаша не была столь любезна, чтобы проставить даты.

– То есть, – уточнил Далматов, который как-то слишком уж спокойно воспринял новость о своем грядущем преступлении, – меня похоронят? Потом ты едва не сгоришь, но останешься жива. Выйдешь замуж, но не знаешь, за кого. И я тебя утоплю. Предварительно воскреснув?

– Да, примерно так.

В его исполнении все это звучало как-то несерьезно. Но Далматов же не пил из чаши! Он не представляет, насколько все было реально.

– Анна считала, что чаша не показывает будущее – она воплощает его в жизнь. То есть, если кто-то мечтает о богатстве, он увидит себя богатым. Кто хочет выйти замуж – выйдет.

– Только за желания придется платить?

– Да.

И к богатству «добавкой» идет смертельная болезнь. К замужеству – развод. Гнилой подарок, который Саломея приняла. Она видела будущее, но не представляет, что с ним делать.

– Она готовила девушек к тому, что они должны были увидеть. Ритуалы нужны были, чтобы клиент сосредоточился на своем заветном желании. И Алиска твоя – тоже. В этом приворотном зелье не было ничего опасного. Оно не для тебя – оно для Алисы! И Анна дала ей выпить из чаши, а потом «передала» ее другу, который должен был просто отвезти Алису назад.

– Имя его она назвала?

– Нет. Только сказала, что хочет все это прекратить.

Саломея кляла себя за их несостоявшийся разговор. Чаша, свечи… вопросы надо было задавать, а не в грядущее заглядывать! Теперь Анна мертва, а Саломея знает то, чего знать не желала бы, и не знает того, что могла бы узнать.

– Видишь ли, Лисенок, все это, конечно, хорошо…

Далматов – ее друг. Пока что, во всяком случае. Он не станет убивать Саломею. По какой причине? Или все видения связаны между собой, и, распутав ниточку, тянущуюся в будущее, можно это будущее как-то предотвратить? Но Анна предупреждала ее: каждый шаг – навстречу судьбе. Безопаснее стоять на месте?

Саломея не умеет этого.

– …но это ничуть не объясняет тот факт, почему мужья чьи-то умирали? И не надо говорить, что богатая вдова – это вершина эволюции в представлении нынешней малолетки! Это я и сам понимаю.

– Не веришь?

– В судьбу? Ничуть. А в то, что ее и подтолкнуть можно – да, вполне. Не судьба тебя утащила. И не судьба тебя вернула назад. Не она заставила Алиску выстрелить…

– Алиса стреляла?! В тебя?!

Саломея попыталась представить белокурое очаровательное существо в роли зловещего убийцы. Картинка и правда не складывалась.

– В Евдокию, и это совсем уж непонятно! Хотя – «недострелила». Меня она тоже собиралась убить, но позже… Я думаю, что все куда проще. И – сложнее. Но мы разберемся.

Старый дом ждал хозяев. Гостя он также был готов принять, если тот удосужится вытереть ноги. И Муромцев долго топтался в прихожей, пытаясь обнаружить хоть что-то, напоминающее коврик. Ему явно было неудобно за прошлые свои следы, выделявшиеся на каменном полу, и он совершенно точно не желал оставлять следы новые.

– Мне бы тапочки, – попросил он.

Тапочки были у каждого свои. И носить их следовало в пределах собственной комнаты, а вот если нужно было выглянуть за пределы оной, то тапочки сменялись на домашние туфли. Или – просто на туфли. Старое правило, но Саломея нисколько не сомневалась – оно еще действует.

– А мне бы одежду. – Она все еще была в чужом халате, который чем дольше, тем более неприятным каким-то становился. Но во что переодеться? – И тебе бы тоже. И еще – врача. Для тебя. А я в порядке.

Далматов потрогал царапины, которые вроде бы перестали кровоточить. Ясно, что к врачу он обращаться не станет. Поднимется к себе, поколдует над волшебными пузырьками, сварит очередное чудо-зелье – и сам себя вылечит.

– В маминой комнате посмотри. Там платья оставались какие-то, – сказал он и, переведя взгляд на Муромцева, велел ему: – В гостиной поговорим, проходи. Чай будешь?

– Да вроде уже пили. Я бы съел чего-нибудь… если уж вы настолько гостеприимны.

Саломея, убегая, пропустила как-то появление этого человека и теперь разглядывала его, надеясь, что ее любопытство не сочтут излишне навязчивым. Он был высоким, массивным и каким-то слишком уж спокойным.

Он из полиции.

Полиция нашла Алису, потому что Алиса стреляла в человека и призналась, что хочет убить Далматова. И если бы все шло по плану, Алисе следовало бы убить именно Далматова. Она же стреляла в Евдокию.

Зачем?

И что именно знает Муромцев? Вряд ли много. Далматов не любит делиться информацией.

В комнате Лидии Саломея никогда не была. Ее пугала эта холодная, как фруктовый лед, женщина, которая мало и редко разговаривала, пребывая в каком-то собственном, недоступном для всех прочих мире.

Сизые обои с серебристым рисунком в викторианском стиле. Деревья. Птицы. Цветы.

Штора чуть сдвинута, и виден угол подоконника – широкая старая доска. На подоконнике – приоткрытая книга и пустая чашка, на дне которой закаменел кофе.

Туалетный столик на витых ножках. Шкатулка с пыльными украшениями, дорогими, но не раритетными. Комната словно замерла в ожидании хозяйки. И Саломее неудобно лезть в чужую гардеробную. Одежда имеет характерный запах, который появляется после долгого хранения в шкафу, даже когда вещи заботливо упакованы в чехлы и переложены подушечками с лавандой.

Платья… платья… Длинные, строгие, с жесткими воротниками и глухими лифами. Такие одинаково подходят и для старых дев, окостеневших в своем девичестве, и для гувернанток, и для компаньонок. Вот только Саломее жуть как не хотелось надевать что-то подобное!

А выбор есть?

Надо ехать домой…

Только Далматов вряд ли с этим согласится. Еще под замок ее посадит. С него станется.

Жемчужно-серое шелковое платье висело в самом дальнем углу, прячась за широкими чехлами. Кокетливый воротничок и завышенная талия. Мягкие складки юбки и крохотный бантик на лифе… пуговица оборвана. И на рукаве – бурые пятнышки. Но платье чистое, и пятнышки не так уж заметны. В конце концов, Саломее просто нужно одеться.

Судьба у нее такая – вечно чужую одежду примерять.

Платье село хорошо. Даже чересчур хорошо.

Илья и Муромцев устроились в кухне. На огромном столе, предназначенном для готовки, но вряд ли когда-то служившем в качестве обеденного, хватило места и для хлеба, и для холодной курицы, и для салата, который не стали перекладывать из контейнера, для копченой семги, икры, сыра, масла, рулета, и вообще, казалось бы, всего, что хранилось в холодильнике.

– Будешь? – Далматов протянул ей кусок хлеба с маслом. Масло он нарезал крупными кусками, а сверху прикрыл его сыром с плесенью. – Или лучше мясо?

– И мясо тоже.

– Значит, вы за привидениями охотитесь? – поинтересовался Муромцев, вытирая пальцы кухонным полотенцем. На его тарелке возвышалась гора снеди, составленная из компонентов, весьма сомнительно сочетавшихся друг с другом.

– Приведений не существует. – Саломея забралась на стул.

– Это ты просто их не встречала.

Безумное чаепитие какое-то! Только без чая. И Шляпника не хватает. Но Далматов легко впишется в эту роль. Муромцев ел руками, Далматов тоже ел руками, и поскольку покидать насиженное – ну, почти насиженное место – для поисков приборов Саломее было лень, она тоже стала есть руками.

В этом была своя прелесть.

Во взрослом возрасте приятно делать то, что тебе запрещали в детстве.

– Заявление о похищении подавать не станете? – Муромцев разговаривал с набитым ртом, но речь его была вполне понятна.

Далматов ему все рассказал? И что именно он – с его паранойей – счел нужным рассказать?

– Не стану.

– Зря. Нет заявления, нет и дела.

– А мне поверят?

– Ну… – он переглянулся с Далматовым и вынужден был признать: – Вряд ли.

А черный хлеб с маслом, сыром рокфор и икрой вполне себе неплох!

– Что ты помнишь о том месте? – Муромцев не собирался отступать. – Звуки? Запахи? Хоть что-то…

– Дачный поселок. И дом большой. Два этажа – как минимум. Возможно, больше. В кладовой много всего стояло. – Саломее неприятно вспоминать, но она понимает: Муромцев прав. Если дом найдут, то… то ничего не будет. Ведь нет заявления, нет похищения, а есть претензии странной девицы, очень похожей на сумасшедшую. – Благоустроенная территория. Мы шли иногда по траве, иногда – по дорожкам. Они… покатые. Каменные? Скорее всего. Не плитка, точно. Соловьи пели. И сыро было. Словно дом стоит у реки.