Прекрасная страна. Всегда лги, что родилась здесь - Цянь Джули Ван
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Звуки работающего телевизора проникали сквозь занавеску, разделявшую наши комнаты, и Ма-Ма с Ба-Ба тоже встали, дивясь тому, что я уже не сплю. Ба-Ба всегда высказывался в том духе, что моя сонливость по утрам и, наоборот, прилив энергии ближе к ночи зао чэнь бу ци, вань шан бу шуй[77]. Он повторял это вне зависимости от того, насколько хорошо я заправляла постель и убирала комнаты, даже когда я вставала по утрам задолго до уроков, чтобы все это сделать. В тех немногих случаях, когда я признавалась Ма-Ма, как больно ранит меня Ба-Ба своими словами, она советовала мне не воспринимать это так близко к сердцу и так серьезно. В конце концов, говорила она, Ба-Ба всегда защищает свое горячее сердце холодными словами.
Что бы я ни делала, как бы усердно ни трудилась, голос Ба-Ба вечно исходил из его головы и вольготно располагался в моей, напоминая мне, что я мало на что способна, кроме как в итоге «угробиться», а Ма-Ма, казалось, этого не замечала. Я не знала, что значит «угробиться», во всяком случае, не до конца понимала это слово, но оно вызывало в моем воображении картину, как я барахтаюсь под нарастающими серо-синими волнами, борясь за свою жизнь, несмотря на то что у меня никогда не было возможности научиться плавать.
Однако тем утром Ба-Ба просто ничего не сказал. Это была краткая передышка, и я смаковала ее как могла.
Когда перевалило за полдень, я уже слонялась по дому из угла в угол, время от времени прилипая к окну крохотной лоджии. Заметив знакомый «таункар», заворачивавший за угол, и тут же увидев мысленным взором серую потолочную ткань, колыхающуюся в такт движению колес, я вылетела в коридор и на улицу, распахнув обе входные двери.
В тот день Лао Джим привез с собой свою сестру, монахиню. У него было три сестры. Они жили все вместе в бруклинском доме, том же самом, где выросли. Он говорил, что все его сестры были монахинями; я хорошо это помню, хотя у меня не сохранилось никаких воспоминаний о том, кем работал сам Лао Джим до пенсии. Может быть, я это помню, потому что опасалась однажды встретиться с его сестрами и обнаружить, что они – те самые чудовища в черной ткани, которых я видела пятью годами раньше в пекинском аэропорту.
Когда Лао Джим и его сестра вышли из машины, для меня было истинным облегчением увидеть, что она одета в почти нормальную одежду. Я разглядела ее округлое полное лицо, а когда она подошла ближе, отметила, что глаза у нее не голубые, а грязновато-карие, как у Лао Джима. Лао Джим достал с заднего сиденья клетку-переноску. Я сперва удивилась, что они просто не выпустили Мэрилин или не надели на нее шлейку, но потом сообразила, что знать не знаю, что люди делают с кошками, и уж тем более – что делают с ними белые люди.
– Ма-Ма! Ба-Ба! Куай лай я![78]
Мне даже не верилось, что родители ведут себя так, как будто сегодня самый обычный день. Мы ведь встречали нового члена семьи – ничто отныне не будет прежним.
Ба-Ба и Ма-Ма ждали в коридоре, пока Лао Джим и его сестра пройдут в прихожую, а оттуда в наше жилище. Еще утром я расставила в кухне складные стулья, чтобы всем было куда сесть. Интересно, кошке нужен отдельный стул? Я думала об этом целую секунду, прежде чем поняла, что она будет просто сидеть у меня на коленях.
Лао Джим, кряхтя, опустился на диван и поставил переноску на пол. Я заглянула в нее, и меня встретили мельтешение черных, белых и бежевых пятен меха и горящие круглые глаза. Сестра Лао Джима наклонилась над переноской. Она была худой и двигалась так легко, словно весь груз ее старения взял на себя Лао Джим. Она убрала два металлических засова на дверце в передней части клетки, и потом – очень нескоро – оттуда вышла моя Мэрилин.
Она оказалась худеньким маленьким созданием. Сквозь черный мех ее шубки проглядывали тонкие выступы ребер. Кошка сделала пару шагов по прямой и с сомнением воззрилась на меня. Ее мордочка представляла собой коллаж красок: совершенно черная с одной стороны, вихрь белого и бежевого – с другой. Глаза у нее были темные, полные таинственного разума. Взмахнув длинным черным хвостом, она подошла ко мне и потерлась головой о мою щиколотку, оставив на джинсах пару черных шерстинок. Потом Мэрилин изучила Ма-Ма, которая уставилась на кошку с не меньшим подозрением. Я поняла по взгляду Ма-Ма: ей не понравилось, что Мэрилин в основном была черной, с асимметричной мордочкой. К этому времени я уже далеко отошла от китайской культуры, но даже мне было известно, что такая асимметрия, такая темнота считались очень дурным предзнаменованием.
– Ты ей нравишься, – улыбнулся Лао Джим.
К тому времени как Мэрилин добралась до Ба-Ба, мне стало ясно, что он для себя все решил.
– Должно быть, они взяли эту кошку с улицы, – проронил Ба-Ба мягким тоном на китайском, продолжая все так же улыбаться, чтобы ничто не выдало смысла его речи. – Посмотри на нее. У нее вся морда асимметричная. Привести ее в наш дом – ужасно дурное предзнаменование. Мы не можем позволить себе такое проклятие.
Ма-Ма кивнула, продолжая улыбаться Лао Джиму, а мое сердце рассыпалось в прах. Однако мне, должно быть, удалось этого не показать, потому что сестра Лао Джима заговорила со мной тихим голосом, поджимая губы.
– Я так понимаю, что это ты будешь заботиться о… Мэрилин, верно?
Я серьезно кивнула.
– Ну, тогда давай я расскажу, что тебе надо будет делать.
Она рассказывала мне и о кошачьем туалете, и о кошачьей еде, а я пыталась сосредоточиться, смаргивая слезы. Как мало я могла сделать, чтобы помешать родителям совершить неизбежное!
– Вы будете приезжать навещать ее? – спросила я.
Родители не стали бы терять лицо и вышвыривать Мэрилин на улицу, если бы Лао Джим и его сестра собирались снова приехать к нам.
– Только если ты захочешь, дорогая. Теперь это ее дом.
Я посмотрела
