Огонь и сера - Линкольн Чайлд

Гарриман пригляделся к проповеднику: опрятный, гладко выбритый, с короткими рыжеватыми волосами и привлекательным лицом типичного американца. На хорошо развитых руках Гарриман не заметил ни татуировок, ни пирсинга, ни какой-нибудь черной кожи с заклепками. Если проповедник и носил с собой Библию, то не выставлял ее напоказ. Он будто говорил с группой друзей – с людьми, которых уважал.

– В Нью-Йорке я посетил церкви. Много церквей. Я прежде не видел города – не важно, маленького или большого, – который мог бы похвастаться таким множеством храмов. Но знаете, друзья, мне стало грустно, ведь каждая церковь была пуста. Каждая умирает в забытье. Даже в кафедральном соборе Святого Патрика – в жизни не видел христианского храма прекрасней! – даже там собрались жалкие крохи молящихся. Туристы – вот их в церквах сотни. Однако верующих – меньше, чем пальцев у меня на руках.

И это, друзья мои, самое грустное – думать, что в месте, где сосредоточены культура, наука и прогресс, царит духовная пустота. Я чувствую, как она обступает меня подобно пустыне, иссушает до самого костного мозга. Я не желал верить тому, что прочел в газетах, – ужасным историям, которые почти против моей воли привели меня сюда. Но это правда, братья и сестры. Все до последнего слова. Нью-Йорк предался мамоне, но не Богу. Взгляните, – проповедник указал на болтающего по телефону прохожего в приличном костюме в полосочку. – Когда, по-вашему, он в последний раз вспоминал, что смертен? А она? – Все посмотрели на женщину: нагруженная покупками из бутиков, та выбиралась из такси. – А они? – Указующий перст уткнулся в сторону парочки студентов, идущих под руку вниз по улице. – А вы? – Палец прошелся по толпе. – Как давно о неминуемости смерти вспоминали вы? Неделю назад, десять, двадцать лет назад?.. Момент скоро настанет! Он приближается, и это так же верно, как то, что меня зовут Уэйн П. Бак. Готовы ли вы?

А парень хорош. Гарриман даже вздрогнул.

– Не важно, кто вы: банкир с Уолл-стрит или сезонный рабочий, – перед смертью все равны. Велик или мал, богат или беден – смерть придет за каждым из нас. В прошлом люди не забывали об этом. Посмотрите на старые надгробия, что вы видите? Образ крылатой смерти. И слова: «memento mori» – «помни о смерти». Думаете, юноша прекратит телефонный разговор и задумается? Удивительно: веками мы развивались – и все же упустили из виду фундаментальную истину, которая всегда – всегда! – тревожила умы наших предков. Когда-то давно поэт Роберт Геррик написал:

Жизнь коротка, и дни спешат,Как солнце быстро на закат.И как туман и капельки дождяИсчезнут, вдаль навечно уходя...[52]

Гарриман сглотнул. Удача ему не изменила. Этот парень, Бак, – настоящий подарок. Толпа вокруг проповедника быстро росла, люди перешептывались так, чтобы не заглушить тихий, вкрадчивый голос. И Баку не нужна была Библия. Господи, он наверняка знал ее назубок. И не только Библию – с тем же успехом он цитировал поэтов-метафизиков.

Гарриман тихонько запустил руку в карман рубашки и включил диктофон. Нельзя пропустить ни слова. Это вам не предсказания Пата Робертсона в его же собственной программе «Клуб 700»: ни евангелистской чуши, ни акцента босяка из Флориды, ни грима штукатуркой – все натурально.

– Юноша не задумается над тем, что день, прожитый без Бога, – это день, прожитый впустую. Те двое любовников не задумаются, какой их ждет суд. Женщина с покупками, я почти убежден, ни разу не думала об истинных ценностях. Они как римляне, что слепо стояли в стороне, когда распяли нашего Господа. Если они и думали о посмертии, то думали так: я умру, меня положат в гроб, закопают – и все, дальше не будет ничего. Однако, братья и сестры, это совсем не так. В жизни я сменил много профессий, довелось мне поработать и ассистентом в морге. Со смертью ничего не заканчивается. Все только начинается. Я своими глазами видел, что происходит с умершими.

Гарриман заметил, что хоть толпа и росла, вокруг сделалось необычайно тихо. Казалось, никто не смеет пошевелиться. И сам он невольно застыл, затаив дыхание, ожидая, что проповедник скажет дальше.

– Возможно, нашему важному юноше с сотовым телефоном повезет, и его похоронят посредине зимы. Это несколько замедляет процесс. Но рано или поздно прибудут гости к обеду. Первыми придут мясные мухи, Phormia Regina, чтобы отложить яйца. В свежем трупе бурно развиваются несколько популяций разных видов, десятки тысяч червей, постоянно двигающихся и всегда голодных. Личинки сами по себе выделяют столько тепла, что те, которые в центре, вынуждены отползать к краю. Цейтраферная съемка покажет непрерывно кипящий котел. И конечно, могильные черви – первые и далеко не последние. Вскоре аромат разложения приманит остальных... Впрочем, расписывать в деталях весь процесс я не стану.

Но оставим, друзья, тех, кто упокоился в земле.

Возможно, наш юноша предпочтет кремацию. Лишит своего тела жуков и червей. Бренная оболочка исчезнет быстро и с достоинством.

Братья и сестры, поверьте, в смерти, что застигла нас вне Божьего ока, достоинства нет! Я видел кремаций больше, чем можно представить. Знаете ли вы, как тяжело сжечь тело? Какой для этого нужен жар? А знаете, что происходит с телом в пламени? Я расскажу вам, друзья, и тем вас не пожалею. Вы поймете, что на то есть причина.

Сначала волосы – от макушки до кончиков пальцев ног – вспыхивают и завиваются струйками синего дыма. Затем тело выпрямляется, словно кадет на парадном смотре, а после будто пытается сесть. И не важно, что сверху – крышка, оно все равно пытается сесть. Температура уже четыреста градусов. Закипает костный мозг, и начинают гореть сами кости, а хребет взрывается, как костяные гирлянды.

Жар все растет, и вот уже в печи пятьсот, восемьсот, тысяча градусов. Тело продолжает взрываться, и крематорий словно бы оглашают выстрелы. Тут я вновь воздержусь и не скажу, что именно взрывается. Позвольте открыть только, что длится это ни много ни мало целых три часа, пока от бренного тела не останутся пепел да осколки костей.

Почему я не пощадил вас, братья и сестры, и рассказал об этом? Отвечу: Люцифер, Князь тьмы, не дремлет и без устали гонится за вашими душами. Не пощадит он и вас. Пламя крематория куда как холоднее и тише, нежели пламя, уготованное душе нашего важного юноши. Тысяча или шесть тысяч градусов, три часа или три века – для Люцифера это ничто, не более чем теплый весенний ветерок. И когда вы попытаетесь сесть в озере горящей серы, и когда ударитесь головой о крышу ада и упадете назад, в то неугасимое пламя, горящее столь горячо, что всех сил моего бедного языка не хватит, чтобы передать, насколько горячо, – кто тогда услышит ваши молитвы? Никто. У вас была целая жизнь, но вы растратили ее понапрасну.

И потому я здесь, друзья. Наверху, в том прекрасном здании, что возвышается высоко над нашими ничтожными головами, Люцифер явил свой лик великому городу, забрав в ад душу человека – человека по имени Катфорт. В Откровении сказано, что в Судный день Люцифер открыто будет ходить по земле. И вот он пришел. Та смерть, на Лонг-Айленде, и эта смерть, здесь, – только начало. Нам дано знамение, и мы должны действовать, действовать немедленно. Еще не поздно. Склеп или же урна для пепла, черви или же пламя – поймите, между ними нет разницы. Когда ваша душа предстанет перед Судьей, что вы ответите? Я прошу: загляните в себя сейчас, в тишине, и в тишине судите самих себя. А затем мы вместе помолимся. Помолимся о прощении, пока мы здесь, в обреченном городе, где должно обрести искупление.

Гарриман почти машинально, не спуская глаз с Бака, достал из кармана сотовый и позвонил в фотоотдел. Оказалось, сейчас смена Клейна, и он понял в точности, что нужно Гарриману: никаких карикатур на религиозных фанатиков, наоборот – Бак будет выглядеть так, что читатели «Поста» проникнутся к нему почтением.

А уж когда читатель услышит речь Бака...

Гарриман убрал мобильник. Преподобный Бак еще не догадывался, что скоро – очень скоро – он станет героем первой полосы.

Глава 52

Влажная ночь благоухала. Где-то близко во тьме стрекотали сверчки. Д'Агоста следовал за Пендергастом вдоль заброшенного железнодорожного полотна между бетонными руинами. Было три часа пополуночи, и луна только взошла, накрыв город бархатным покровом.

На перекрестке рельсы закончились. Отсюда в обе стороны во тьму убегала сетка забора, в одной из дальних сторон которого едва заметно чернели силуэты деревьев.

Вслед за Пендергастом д'Агоста прошел вдоль изгороди несколько сотен ярдов, до самой рощицы. Там, на крохотной прогалинке, покрытой ковром из опавших листьев и бугорками старых каштанов, фэбээровец опустил на землю сумку.

– Приготовимся здесь, – сказал он.

Д'Агоста несколько раз глубоко вздохнул. Хорошо хоть взялся за ум после погони в Риверсайдском парке, но лучше бы он подумал об этом раньше. Пендергаст даже не запыхался.