Алмазы Селона - Ирина Скидневская

— Как ты ориентируешься в пустыне? — поражалась Лавиния.

— Как ты — в своем доме.

Ямник вылез из пещерки, в которой они спасались от бури, встал на бархан, запрокинул голову, закрыл глаза и шумно втянул ноздрями воздух. Лавиния не мешала ему, наблюдала молча.

— Буря вот-вот кончится, и можно будет идти, — сказал он.

— Где Милагро?

Он кивнул влево.

— Но мы пришли оттуда! — Лавиния показала рукой в противоположную сторону.

Ямник засмеялся.

— Мы шли не по прямой.

— Разве?..

— Конечно.

— Скажи, когда ты уедешь отсюда, чем ты займешься? Ну… что ты будешь делать?

— Ты не будешь смеяться? — Лавиния помотала головой и на четвереньках выбралась из укрытия. — Научусь читать.

После некоторой паузы девочка кивнула.

— У тебя получится. Это просто.

— Ты думаешь? — с надеждой спросил Ямник. — Среди тимминсов это не поощряется…

— Зачем тебе оглядываться на тимминсов?

— Это мой народ.

— Безграмотный народ.

— Подожди, — вдруг насторожился он. — Сюда бежит хорн. Дай руку!

Хорн передвигался по пустыне как-то тяжело и странно, будто был ранен. Он то и дело заваливался в песок, часто останавливался и тряс лапами. Да и ростом явно не вышел, не тянул на полноценную песчаную кошку. Но даже детеныш хорна смертельно опасен для человека. Поэтому Ямник быстро вспоминал все слова из кошачьего языка, какие знал.

Напрасно тимминс надеялся, что хорн пройдет мимо — он шел прямо на них. Приблизившись, хорн сел на гребне дюны и поочередно затряс передними лапами.

— Мя-я-уу! — не дожидаясь, пока он решит напасть на них, сказал Ямник и крепко сжал руку Лавинии.

— Гав! — отозвался хорн глуховатым голосом, и Лавиния, услышав его, радостно запрыгала на месте.

Тяжело раскачиваясь в стороны, хорн сбежал с дюны навстречу девочке.

— Как ты нашел меня? Дорогой мой, любимый песик! — кричала Лавиния, обнимая Гладстона за шею.

— А это уже технические тонкости, — отмахнулся тот и радостно залаял.

С утра Анахайм плавал в бассейне, и перед его мысленным взором все время проходили ужасные сцены, разыгравшиеся на днях в Модене. Поэтому сейчас он особенно остро чувствовал, какое это счастье — жить, двигаться, дышать, а не лежать разорванным на части в луже крови. Он шумно вдохнул воздух, нырнул в голубую прозрачную воду, пронизанную искусственными солнечными лучами, и вынырнул только тогда, когда в голове сильно зашумело, а перед глазами замелькали черные круги. Анахайм довольно засмеялся. Игра со смертью — самое сильное из всех ощущений…

Он лег в воде на спину, чтобы отдышаться, и тут неожиданно почувствовал на себе чей-то взгляд. Он медленно повернул голову. На бортике бассейна сидел хорн.

Глотнув воздуха, Анахайм камнем ушел под воду и вынырнул у другого края бассейна. Хорн был уже тут как тут и смотрел на него немигающим злобным взглядом.

Если бы Анахайм мог видеть себя сейчас со стороны, наверное, он не узнал бы в этом побледневшем, перепуганном мужчине обычно такого самоуверенного, обеспеченного, властного, привыкшего приказывать и повелевать человека. Впрочем, сейчас он думал только об одном — о том, как сильно ему хочется жить, поэтому он снова и снова нырял в эту противную теплую воду, пронизанную солнцем, глотал ее и, захлебываясь, выныривал, чтобы снова встретиться взглядом с сидящей на краю бассейна дикой кошкой.

Когда силы совсем оставили его и он, не глядя по сторонам и уже ничего не соображая от смертельной усталости, перевалился через край бассейна, каждую секунду ожидая последнего своего вздоха, вдруг обнаружилось, что хорн исчез. Кое-как Анахайм выполз из бассейна, на дрожащих ногах добрел до шезлонга и рухнул в него.

На все его вызовы по внутренней связи никто не отзывался. Отдышавшись и приведя мысли в более или менее рабочее состояние, Анахайм оделся и прошелся по своей резиденции. Через полчаса картина случившегося была хотя и неясной, но достаточно полной: он был совершенно один в своем роскошном доме, напрочь лишенном какой-либо связи не только с внешним миром, но и с внутренним — ни один селектор не работал, экраны потухли, пропало все оружие, обычно имевшееся в его распоряжении, опустели ангары с автомобилями и модулями. Он был один в доме, по которому бродил хорн.

Анахайму стало так страшно, что он закричал. Тут же испугавшись, что этим он может привлечь внимание дикой кошки, он замолчал, разыскал в одной из комнат охраны бинокль и бросился к лестнице, по которой можно было подняться на прозрачный купол, — чтобы обозреть окрестности.

…По центральной — и единственной — дороге Милагро брели толпы. Колонисты — мужчины, женщины, дети — шли вперемежку с грязными оборванцами, шатающимися, пьяными тимминсами. К каждому из аборигенов были прикованы наручниками с обеих сторон по колонисту, причем оба, как величайшую драгоценность поддерживали и оберегали тимминса, чутко сторожа каждый его шаг и вздох. Некоторые из тимминсов, одуревшие от алкоголя до такой степени, что не понимали происходящего, вдруг начинали голосить песни. Их мягко увещевали, испуганно уговаривали помолчать…

Напрасно Анахайм лихорадочно водил по толпе биноклем, пытаясь найти хотя бы одного свободного аборигена — таковых здесь не было. А он отдал бы сейчас любые деньги за счастье идти в обнимку с пьяным тимминсом по этой дороге, теряющейся в густой зеленоватой мгле, туда, где на горизонте, на границе с пустыней, высились смутные силуэты слетевшихся в Милагро модулей…

Заканчивалась посадка бегущих с Порт-О-Баска людей в четырнадцатый транспортный корабль. Он вместил в себя восемь тысяч беженцев, был переполнен до последней степени, и экипаж, требуя отменить посадку еще одной партии людей, переругался с представителями правительства сектора, проводящими срочную, внеплановую, эвакуацию, которую самостоятельно начал Фрайталь.

Объявив об экологической катастрофе, вождь в одночасье отдал тимминсам приказ покинуть родину и рассеяться по планетам сектора. Поскольку вопрос о возможной потере контроля над ситуацией на Порт-О-Баске неоднократно и безуспешно дебатировался в правительстве, юридически к решению Фрайталя придраться было невозможно. Ответственность за исход событий теперь лежала на чинушах из Галактического Совета, и только от разумности и слаженности их действий зависело количество возможных жертв, которые могли появиться в результате паники и других, неучтенных, факторов. Все население Милагро бросилось покупать право покинуть планету в паре с тимминсом — говорили, что это самый безопасный способ.

Тринадцать кораблей, под завязку загруженных женщинами и детьми, уже вышли из зоны шестого условного эллипса орбиты Порт-О-Баска — теперь они были вне опасности, потому что на большем удалении от планеты хорны прежде ни разу не появлялись на модулях и кораблях.