Алмазы Селона - Ирина Скидневская

— Нет, господин офицер…

Анахайм замахнулся на него.

— Налево! — приказал офицер. — Оба!

— Вы не имеете права, я протестую! — закричал Анахайм. — Я не должен к тимминсам!

Запищал таймер, напоминающий патрульному, что за прошедшее время он обязан был пропустить через стойку уже пятерых беженцев. Задержка грозила офицеру серьезными неприятностями.

— Не имею права? — побледнев от злости, сказал он и, вложив в удар всю силу своего раздражения, кулаком саданул Анахайма в челюсть. — Тащи его! — приказал он тимминсу.

Тот, как сумел, подхватил потерявшего сознание спутника, протиснулся через турникет и поволокся налево, обратно, в огромный отсек корабля.

За два месяца «Дайкон» проделал невообразимо длинный путь от первого сектора до границ четвертого.

Никто не хотел возиться с беженцами. Каждая станция находила очень веские уважительные причины, по которым никоим образом не могла обеспечить проведение карантинных мероприятий и адаптацию людей, покинувших родную планету. Везде, в каждом перевалочном пункте от них, как от чумных, откупались топливом, продуктами, вещами, и корабль отправлялся все дальше и дальше, пока волевым решением Галактического Совета их не приняла Бамбала.

Неорганизованность, царящая на этой пересадочной станции, объяснялась ее периферийностью и отсутствием более или менее приличного контроля со стороны центра, усугублялась бестолковостью властей местных и беззастенчивым разворовыванием ими же бюджетных средств. Бамбала отнюдь не горела желанием обласкать лишившихся родины странников. Поэтому корабль с прибывшими решили на пятнадцать дней просто оставить на орбите, рассудив, что если в течение этого времени не обнаружатся какие-либо признаки массовой эпидемии, карантин с легким сердцем можно будет снять и рассовать тимминсов по окрестным планетам.

Дни, проведенные Анахаймом на «Дайконе», по остроте ощущений не уступали самым изысканным и излюбленным из обычных его развлечений, если не превосходили их. В закрытом отсеке корабля, в котором находились больше тысячи тимминсов, почти не работала вентиляция, а места общего пользования быстро вышли из строя. Люди вповалку спали на матрацах, брошенных прямо на пол.

Отрезанные от мира из соображений профилактики, тимминсы умудрялись в течение всего долгого полета, а потом и карантина, доставать спиртное и, чувствуя себя в этих нечеловеческих условиях как дома, с восторгом предавались пьянству.

Цвик, тимминс, к которому Анахайм по-прежнему оставался прикованным, был бесспорным лидером в этом виде спорта. Он таскался от одной компании к другой и, отличаясь буйным нравом и чрезмерной обидчивостью, везде затевал драки. Поэтому его напарник по наручникам волей-неволей был вынужден принимать участие в потасовках — уже на второй день окосевшим от пьянства тимминсам оба они казались сиамскими близнецами, Анахайма везде называли Цвиком, и ему доставалось на равных с соседом. Кроме того, он традиционно выполнял роль транспортного средства, когда, взгромоздив на спину свою вторую, бесчувственную, половину, пробирался ночью к их законному матрацу, — чувство собственности у тимминсов было развито на удивление сильно, и упаси бог было кому-нибудь пристроиться на чужом месте.

Раздача еды происходила не менее экстремально. Тележки с судками и запаянными пластиковыми пакетами подавались через герметичные рукава, у которых роились толпы. Всегда побеждали сильнейшие, к коим не относились Анахайм с его вечно пьяным Цвиком, поэтому ели они редко и жадно. Постоянно побитый, оголодавший, одуревший от зловония и заедавших его насекомых, Анахайм с тоской ожидал приближения ночи, когда по его душу поочередно приходили страшные призраки…

Это началось во вторую ночь полета. Угомонившийся после пьяной драки Цвик наконец заснул в луже своей блевотины. Анахайм, насколько позволили наручники, отодвинулся от него и вдруг в приглушенном на ночь мутном свете ламп различил очертания бродящего между тимминсами хорна. Кошка передвигалась ловко и бесшумно. Она обнюхивала спящих, переворачивала лапой, прислушиваясь к стуку их сердец, и искала, искала…

Следующей ночью появился зеленоголовый. Этот, походив, замирал посреди огромного зала, где раздавались рулады храпа, вздохи, сонное бормотание, потом уверенно направлялся к чьему-либо матрацу и вглядывался в лицо спящего…

Анахайм боялся рассматривать и зеленоголового, и хорна — ему казалось, что его взгляд обязательно привлечет их внимание. Он прижимался к Цвику, как к самому родному существу, пытаясь укрыться за ним и отчаянно надеясь, что громкий стук сердца тимминса заглушит его собственный. Несколько раз он был близок к тому, чтобы истерично закричать от страха — нервы у него были истощены до предела.

…На исходе второй недели карантина двери отсека распахнулись и появившаяся комиссия из членов правительства сектора с возмущением обнаружила, что не была проведена даже самая простая санобработка беженцев, отчего карантин необходимо срочно возобновить. Анахайм взвыл, как дикий зверь, и, подхватив на спину Цвика, ринулся к комиссии.

Выслушав его путаные объяснения, перемежающиеся всхлипываниями, ругательствами и заверениями в собственной финансовой состоятельности, удивленные члены комиссии разрешили патрулю отвести странную пару в помещение охраны корабля, чтобы, подобрав ключи к замку наручников, освободить полусумасшедшего господина, действительно мало похожего на тимминса.

— Друг! Цвик! — пьяно рыгнув и широко распахнув объятия, с чувством воскликнул Цвик, когда столь желанное для Анахайма освобождение состоялось. — Мне тебя будет не хватать… Дай я тебя поцелую!

Тимминсы еще долго смеялись, вспоминая эту историю. Фрайталь помог другу Леона отомстить за нанесенную его семье обиду, а тимминсы сыграли свою роль с непринужденной легкостью — она и не требовала от них большого напряжения…

Глава четвертая

Младенец из космоса

— Ты мой хвост! Слышишь? Ты хвост!

— Ты его гипнотизируешь, Гладстон?

— Возвращайся на свое место, хвост! Послушай, мне не хотелось бы применять силу, хвост, но я буду вынужден…

Гиз с Лавинией покатывались со смеху, слушая возмущенные речи механического пса. В комнату заглянула Зира.

— Кто и кому тут угрожает насилием?

— Хвостик отказывается возвращаться к Гладстону, — пояснил Гиз.

— Детка, — сказала Зира псу, с расстроенным видом сидевшему рядом с Хвостиком, — это даже щенку понятно: лучше быть головой у мухи, чем хвостом у слона.

— Я не слон. А где кошки?