Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века - Айрин Масинг-Делич

животное, хотя едва ли хищное (утех зубы получше). Таковы и жандармы, производящие обыск в доме Триродова, — алхимик превращает их в «громадных клопов» (3: 170). Эта метаморфоза в духе Овидия и Кафки не столько изменяет их внешний облик, сколько разоблачает их клопиную суть. Но в мире Скородожа звери — это не только жандармы и полицейские. К ним можно отнести и многих других представителей мелкой буржуазии, да, пожалуй, и прочих сословий.

В среде школьных учителей, например, присутствует по-кроличьи пугливая госпожа Кроликова, которую змееподобная госпожа Дулебова при каждой встрече заставляет «помертветь от страха» (1: 276). Есть и более грозные «звери»: так, школьный инспектор Шабалов, до приезда в Скородож всю жизнь обитавший в «глухих лесных местностях» (1:262), похож на медведя. Погромщик Нил Красавцев также зверь — сама его фамилия напоминает о красоте, а самые опасные хищники нередко красивы. На «идеологической» почве и потехи ради он убивает беззащитную старую еврейку, исходя из того, что евреи приносят вред России. В этом хищнике сильно развит стадный инстинкт, который велит ему освободить свою «территорию» от «чуждых элементов» иных пород. Его жертвы, также по законам животного мира, ощущают себя «естественной» добычей и мирятся со своей ролью жертв: «Широкий нож, блестя в вечерней мгле, поднялся в широко размахнувшейся руке и вонзился в старую. Она быстро и тонко взвыла, — опрокинулась, — умерла. Еврей (муж старухи. — А. М.-Д.) в ужасе убежал, оглашая ночной воздух тонкими воплями. Дети завыли. Хулиганы с хохотом ушли» (1: 184). В этой и во многих других сценах город Скородож изображен как «лес», где правят законы животного и звериного мира.

Скородожцы, однако, гораздо опаснее настоящих лесных обитателей. В отличие от последних, они, например, могут создать псевдоидеологию, наподобие той, которой придерживается черносотенец и погромщик Красавцев. Они также полагают, что руководствуются законами морали: так, вышеупомянутый полицейский ни минуты не сомневается, что легко одетые девушки всегда безнравственны, зато его посещения борделей в порядке вещей. Едва затронутые культурой «животные», населяющие этот город-лес, всегда находят оправдание даже самым «скотским» своим поступкам. Сама их жестокость нередко порождается сентиментальностью, а переход от приторной чувствительности к агрессивности почти незаметен:

Большой красный джин разломал сосуд с Соломоновою печатью, освободился и стоял за городом, смеясь беззвучно, но противно. Дыхание его было гарью лесного пожара. Но он сентиментально кривлялся: рвал белые лепестки с гигантских маргариток и хрипло шептал голосом, волнующим кровь юных: любить — не любить — изрубить — повесить (1: 181).

Ложная чувствительность в сочетании с похотью и ханжеством плюс насилие под маской патриотизма служат благодатной почвой для «деятельности» людей плоти: изнасилований, убийств, поджогов.

Большинство «плотских» в Скородоже безобразны не только внутренне, но и внешне. Поедая грубую пищу, поглощая крепкие спиртные напитки и предаваясь похоти, они вскоре начинают демонстрировать признаки телесного разложения, а смерть венчает этот процесс распада своим смрадным тлением. Зубы скоро-дождцев рано портятся, кожа обвисает, и все тело — редко мытое — дурно пахнет. Это недостойное человека уродство — внешний признак отсутствия внутреннего духовного, эстетического чувства. Лишенные способности ценить прекрасное, скородожцы склонны разрушать красоту во всех ее проявлениях — они бессознательно ненавидят то, чего им не хватает. Они не понимают, что таким образом они уничтожают себя самих, ибо красота — сила, которая «спасает мир». Поскольку бессмертие зависит от создания совершенных и поэтому нетленных форм, разрушение прекрасного — это всегда шаг назад на пути к бессмертию. Кража и уничтожение чудотворной иконы из скородожского монастыря наглядно показывают отсутствие эстетической восприимчивости у «вещественных людей».

Чудотворная икона в скородожском монастыре — шедевр не столько религии, сколько искусства. Она в самом деле творит чудеса. Но не потому, что обладает мистической силой, а потому, что сама по себе — произведение искусства, образец идеальной красоты. Однако банда воров и вандалов уничтожает «скорбный <…> лик» (3: 113) Богоматери, испытывая при этом акте разрушения глупую радость. Совершенное ими кощунство, конечно, не бунт против традиционной религии, а лишь проявление «животной» грубости в сочетании с невежеством и пренебрежением к красоте, а следовательно, к самой жизни. Поскольку жизнь не может существовать вне формы живого существа или художественного произведения, тот, кто не чтит форму, так же безразличен к жизни, как к красоте. Вандалы, разрубившие на куски прекрасную икону, логичным образом переходят к уничтожению живой плоти. Они убивают члена своей шайки Молина так же легко, как убили бы моль. Молин, принимавший участие в уничтожении иконы, в каком-то смысле именно «моль» — легковесное, ничтожное создание. Скородожцы не только не способны ценить красоту: к знанию и образованию они тоже относятся со страхом и ненавистью, тем самым лишая себя еще одного источника бессмертия. Соответственно, школы в Скородоже дают ученикам минимум знаний, заменяя их набором клише, служащих укреплению стадного инстинкта. Скородожских детей учат, что они живут в «лучшей стране на свете», что их религия «самая лучшая» и что у них «лучший» в мире монарх (см. 1: 289). В этих лозунгах нетрудно распознать хорошо известную формулу «самодержавие, православие, народность». Эти патриотические «аксиомы» обращены к слепой групповой солидарности (но не к духу общего дела); они притупляют желание перемен и новизны. Если человек живет в лучшем из миров, зачем искать что-то другое? Обучая детей Скородожа по этому своду правил, педагоги делают все возможное, чтобы их ученики остановились в своем развитии на ступени сугубо плотского и стадного человека. Песня, которую разучивают в школах Скородожа, хорошо иллюстрирует царящий здесь духовный климат (1: 274):

Что за песни, что за песни

Распевает наша Русь!

Уж что хочешь, хоть ты тресни,

Так не спеть тебе, француз.

Вице-губернатор Скородожа и губернии Ардальон Борисович Передонов — типичный скородожский гилик. В предыдущем романе Сологуба «Мелкий бес», где он был главным героем, рассказывается о том, как Передонов совершил убийство и попал в сумасшедший дом. Потом его выпустили оттуда и повысили в должности до вице-губернатора. Это демонстрирует присущую людям плоти крепкую жизненную хватку; в самом деле, они столь же бессмертны как вид, сколь эфемерны как личности. В «Мелком бесе» Передонову, по крайней мере, «хватило здравого смысла, чтобы сойти с ума» в этом абсурдном мире[120]. Но, научившись в желтом доме, куда его привезли в предыдущем романе, приспособляться к безумной действительности, в «Легенде» он уже лишен и этой последней спасительной черты и теперь является органичной частью скородожской правящей верхушки. Будучи одним из столпов общества, он всеми силами поддерживает тлетворную атмосферу, в которой протекает