Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века - Айрин Масинг-Делич

мстительный Адонаи (1: 34), изливающий свой гнев на созданное им самим беззащитное человечество, говорящий с ним «демоническими голосами слепо разъяренных бурь», на языке «разрушительной ярости» (2: 116). Недолговечность и смертность человека помогают Демиургу обманывать его. Следовательно, он никогда не позволит людям объединиться в общем деле, чтобы совместными усилиями отыскать ключи к бессмертию, научиться преодолевать силы разобщения и распада и управлять жизнетворными «универсальными энергиями» (3: 61). Чтобы «общее дело» никогда не осуществилось, Демиург не только запугивает свои недолговечные создания, но и заставляет их мучить друг друга. Для этого он внедрил в человеческое естество «жестокую чувственность», а затем перемешал ее «в одном сосуде» (1:137) с чистым и духовным чувством любви. Это издевательство становится очевидным всякий раз, когда любовь низводится до грубой похоти. Даже такое прекрасное и чистое создание, как юная Имогена, одна из бесчисленных жертв соблазнителя Танкреда, подпав под влияние разбуженной чувственности, опускается до животной ревности «с пеной у рта» (2:196). До тех пор пока люди не преодолеют свою животную натуру и зависимость от плоти, им суждено оставаться невежественными смертными, как этого желает Демиург.

Во всех религиях Демиурга принято прославлять как благодетеля человечества. Солнце, его эмблема, воспринимается как дарующая жизнь звезда. Но свет «пламенного Дракона» (1: 17) слишком ярок, чтобы быть благодетельным, а его «лобзания» скорее соблазняют, чем возрождают. Солнце, по существу, помощник «древнего змия» (1: 138), который обманул Адама и Еву, обещав им власть «знания». Обещанное им бессмертие обернулось лишь бессмертием рода, непрекращающимся размножением и воспроизводством смертных людей. Как это ни парадоксально, но человечество поклоняется собственному соблазнителю, прославляя его как Бога, так как Демиург, дьявол и змий — одно и то же. Тот, кто создал Адама и Еву из глины и праха, сам же и соблазнил их, чтобы они навсегда остались его рабами.

Безусловно, в грубом и жестоком мире Демиурга есть определенная красота, и в жизни смертных случаются моменты гармонии и радости. Но эти привлекательные стороны жизни — не что иное, как приманки Демиурга, часть его плана держать человечество в плену материи. Наслаждаясь скоротечными мгновениями счастья и красоты, человек склонен забывать, что «златотканый покров»[116] иллюзорной красоты, весны и молодости скрывает ужас зимы, старости и смерти. Даже над скородожским пейзажем иногда встает «обманчивое сияние» гармонии [Но1-thusen 1960: 19], заставляющее некоторых почитателей данной нам природы поверить, что сотворенный мир вправду «хорош», как говорит в Книге Бытия Демиург, восхваляя себя и сотворенный им мир. Один из таких «обманутых» — Петр Матов. Обольщенный «золотою свирелью Аполлона» (1: 34), он верит в «торжествующую гармонию» этого мира. Этот искатель мимолетных гармоний — верный сын православной церкви, которого пленяет ее архитектурное и литургическое великолепие. Он также верит в ее доктрины, хотя они и «ветшают с каждым тысячелетием» (2: 117). Неспособный на понимание вечности и всеобщности, этот враг истинного Бога и истинного гнозиса разделяет все заблуждения своего века.

Православная церковь Скородожа, как и католическая церковь Островов, — демиургические учреждения. Их доктрины несколько различаются, но обе утверждают, что человек должен примириться с существующим порядком вещей. Обе церкви заявляют, что материальный и материалистический Старый мир — «хорош», и не обращают внимания на все «насмешки» существования, которые доказывают обратное. Христианство во всех своих разновидностях — «ироническая» религия, которая принимает мир таким, какой он есть, и не борется с его «шутками» над человеческим родом, считая наградой воображаемое посмертное блаженство после всех земных издевательств. И православные, и католические священники благословляют людей на погоню за земными благами, накопительство и даже грабеж. Так, католическая церковь поощряет империалистические планы Танкреда по созданию мировой империи всех латинских наций, уверяя, что это завоевание во славу Господа, но при этом прекрасно зная, что истинная цель этих планов — накопление награбленных богатств и обретение с их помощью мирового господства.

Церковь Островов — это явно церковь Великого инквизитора из «Легенды», рассказанной Иваном в романе Достоевского «Братья Карамазовы». Ее кардинал монсиньор Фернандо Валенсуэло Пуельма родственен этому персонажу: он, например, заявляет, что простые люди «по своей психике подобны детям» (2:284) и поэтому должны управляться властью Церкви. Как и Демиург, которому он служит, кардинал не хочет, чтобы люди стали «взрослыми», — он предпочитает, чтобы они оставались послушным «стадом» несовершеннолетних (2:183), никогда не ставящим под сомнение существующий порядок вещей. Пуельма не исключает вожделение как средство сохранить покорность людей природе и ее «богоданным» законам. Поступи он иначе, он нарушил бы закон Демиурга. Хотя кардинал и питает отвращение к наготе и порицает Ортруду за ее культ обнаженного тела, этот «князь церкви» не возражает против чувственности и даже порока, лишь бы сохранялась внешняя благопристойность. Он сторонник плодовитости в браке, семьи и продолжения рода, но борется с прелюбодеянием и проституцией более на словах, чем на деле. Все это совершенно логично, ибо он слуга Змия. Его «чувственно-алые губы» и неискренняя змеиная улыбка (2: 279) говорят сами за себя.

Восточная ветвь христианской церкви — православная церковь Скородожа — мало чем отличается от западной католической. Она, возможно, более простодушна, более откровенно проникнута чувственностью, более наивна в своей суетности, но и она поклоняется Змию-дьяволу. Богатство монастыря, находящегося в окрестностях Скородожа, свидетельствует о том, что материально-плотский аспект существования ему дороже, чем духовное преображение. Хотя и считается, что монастырь — место уединения и молитв, «внимание [посетителей] странно обращалось на вещи, на прочные постройки, на клобуки и шелковые рясы монахов, на кружки для сбора денег у ворот и у дверей, на вкусные запахи из пекарен и кухонь» (3: 86). Так чувственность и материализм вкупе с политикой превращения человечества в послушное стадо объединяют две ветви церкви, одинаково стремящиеся к тому, чтобы не допустить сомнений в незыблемости мирового порядка, установленного Демиургом.

Сходство церквей подтверждается тем, что епископ Пелагий из скородожского монастыря приводит те же аргументы, что и кардинал Пуельма, когда объясняет Триродову необходимость телесных наказаний: «Молодости свойственна опасная наклонность заноситься и мнить о себе высоко. Даже о Боге забывает легкомысленная юность. В телесном же наказании дана человеку вразумительная мера его сил. Указывается, что не все ты можешь, что хочешь» (3: 100–101).

В монастыре часто пускают в ход розги. Наказания розгами применяются и к виновным, и к невиновным, чаще всего к последним, поскольку наказание наиболее эффективно, когда оно немотивированно. В этом отношении монахи подражают Демиургу, который внушает своим созданиям, людям, иррациональный «страх Божий», наказывая их «розгами» несчастий, болезней и смерти, независимо от фактической вины или невиновности.

Триродов считает, что монастырский быт