Индустриализация - Вадим Юрьевич Нестеров

стажеров, разорвала договор со «Спецсталью» на середине срока, пафосно заявив на переговорах в Москве: «Тот ребенок, который родился пять лет тому назад, сегодня должен умереть. Мы прибыли в Москву с поручением договориться о ликвидации нашего соглашения».

Василий Емельянов вернулся в Советский Союз, и повторил маневр своего шефа, руками и ногами отбиваясь от работы в Главке, предложенной Тевосяном. Он требовал направить его на производство, где не самый плохой, между прочим, инженер, мог бы практически реализовать все знания, полученные за границей.

В итоге «Семеныч» был назначен главным инженером на Челябинский ферросплавный завод. Еще 25 июля 1931 года Государственная комиссия приняла в эксплуатацию первую очередь ЧФЗ – цех №1. Таким образом, Челябинский ферросплавный стал не только первым ферросплавным заводом, построенным в СССР, но и вообще первым металлургическим заводом, построенным в Советском Союзе в первую пятилетку.

Вот только проблем там по-прежнему было выше крыши, почему Тевосян и решил усилить руководство завода высококвалифицированным специалистом. Емельянов едет к месту нового назначения:

«Утро. Пересекаем Волгу. На станциях предлагают молоко в обмен на хлеб. С хлебом здесь неважно, перебои.

Станция Полетаево. Здесь у меня пересадка. Поезд направляется в Магнитогорск. Поезда чередуются – один день в Челябинск, второй – в Магнитогорск.

По этой дороге я проезжал не раз. Перед окном знакомые картины станционных строений, неизменные будки с надписью «Кипяток». Во время остановки поезда у них моментально образуется очередь. За решеткой, отделяющей перрон от станционного поселка, обычно шла торговля. Женщины, закутанные в платки и шали, продают яблоки, молоко, кур и прочую снедь. На Волге по ту и другую сторону реки – торговля рыбой. Когда-то к приходу поезда здесь выносили крупных копченых стерлядей. Теперь я этого не вижу.

Кинель. Вдали видна буровая вышка. Второе Баку, дальше – в Башкирии – тоже нефть.

Одним из первооткрывателей башкирской нефти был студент Горной академии Алексей Блохин, мы с ним вместе учились. Когда он приехал с летней студенческой практики, то рассказал мне, как у него возникла дерзкая теория, объясняющая геологическое строение Уральских гор. Алексей был страшно возбужден. Мы ходили в Москве по Пыжевскому переулку, и он все говорил и говорил об этой идее…».

Пора, пожалуй, попрощаться с нашими металлургами и поговорить о Волге, Башкирии, нефти и Алексее Блохине.

Геолог

Мы расстались с Алексеем Блохиным в 1929 году, когда они с Костей Чепиковым вернулись из трехлетней керченской экспедиции и получили, наконец, дипломы Московской горной академии. Став официально признанными профессионалами геологоразведки, оба друга устроились работать в Государственный исследовательский нефтяной институт (ГИНИ).

1929 год стал поистине судьбоносным для Алексея Блохина.

Во-первых, он женился – на своей однокурснице в Московской горной академии Евгении Александровне Никольской. Молодая семья даже получила квартиру в маленьком двухквартирном домике во дворе ГИНИ, причем соседом их стал еще один новоиспеченный сотрудник института - Константин Чепиков.

Евгения Александровна, как и муж, закончила геологический факультет, вот только специализировалась не на нефти, а на воде, то есть занималась гидрогеологией. Как и муж, она закончила МГА в 1929-м, как и муж, стала научным работником – сотрудником Геолкома и Института подземных вод. Правда, вскоре ей пришлось отвлечься от науки – в 1930 году у Блохиных родились дочери-двойняшки, которых назвали Ириной и Татьяной. Вот фотография семейства в 1936 году.

В том же судьбоносном 1929 году и Блохин и Чепиков, впервые возглавив экспедиции, ушли в свой первый самостоятельный геологический поиск. Оба искали нефть и оба – в Поволжье.

Но тема нефти Поволжья, более известной под названием «Второй Баку» требует особого разговора.

Наш разговор об индустриализации мы начали с черной металлургии, продолжили золотодобычей, а теперь плавно перешли к «черному золоту».

И этот переход вполне закономерен – в процессе индустриализации тема нефти, которой поначалу не придавали такого уж большого значения, чем дальше, тем больше выходила не первый план.

Причины просты - как я уже говорил, в преддверии индустриализации валюта нужна была СССР как воздух. Как я не раз повторял, основную ставку мы сделали на экспорт зерна. Но, как выяснилось, кляты буржуины активнейшим образом покупали у нас нефть, причем иногда гораздо охотнее, чем зерно.

Если в 1920 году удельный вес нефти и нефтепродуктов среди экспортируемых Советской Россией товаров составлял всего 0,8%, то в сезон 25/26 годов нефть уже обошла лён (10,8% против 9,9%) и вышла на второе место в общей структуре экспорта. По своему экспортному значению нефть и нефтепродукты уступали только зерну (19,4%).

Но, как я уже говорил, ставка на зерно себя не оправдала – из-за мирового кризиса цены на продовольственные товары просто рухнули. А вот нефтепродукты если и упали, то не столь серьезно. Как следствие – в 1930 году доля нефти и нефтепродуктов поднялась уже до 15,2% экспортной выручки (зерно – 19,4%). А в 1933 году зерно вообще рухнуло на третью позицию (8,0%), уступая не только нефти (15,5%), но и пиломатериалам (9,2%).

Думаю, вы не будете сильно удивлены, если я вам скажу, что в первые годы индустриализации советские геологи искали нефть с большим остервенением, чем рыцари Круглого Стола – Священный Грааль.

Особое место в этих поисках занимала пресловутая нефть Поволжья и Урала, из-за которой в отечественной геологии развернулась натуральное сражение, скромно именуемое «научной дискуссией».

В конце 1920-х в СССР было только два нефтяных месторождения, которые открыли и начали разрабатывать задолго до революции. Это бакинская нефть и грозненская нефть.

Меж тем в Поволжье и на Урале начиная даже не с девятнадцатого, а с восемнадцатого века постоянно находили признаки нефти.

Но – только признаки.

Все попытки найти саму нефть проваливались. Причем найти старалось не только государство – частный бизнес ничуть не отставал. Тогдашние стартаперы в стремлении очень быстро разбогатеть набурили на берегах великой русской реки кучу скважин, но итогом стало только множество дырок в земле.

Не то нефть Поволжья умела прятаться со сноровкой эльфа, бегающего по лесу, не то ее просто не существовало в природе.

И весь геологический ученый мир Отечества должен был согласиться либо с первым, либо со вторым утверждением. Большая часть геологов в эльфов не верила и потому поставила на поволжской нефти большой и жирный крест. «Нету там нефти, - говорили они. – Когда-то была, но давно сплыла и высохла. Максимум что осталось – это битум».

Или, выражаясь ученым языком, «битуминозные залежи Урало-Поволжья — остатки бывших