Огненное порубежье - Эдуард Зорин

Стоя на городне детинца, владыка Илья глядел, как скатывается к далекому окоему солнце, как тускнеют краски и вытягиваются по проталинам серые предзакатные тени. Еще не съехал со двора изгнанный из города Святослав киевский с сыном своим Владимиром, а мысли владыки обращены в завтрашний день.

Вчера с вечера в Боярском совете дым стоял коромыслом. Илья стучал посохом, взывая к разуму, требовал изгнания Святославова сына вместе с отцом, грозил анафемой и клеймил упрямцев. Шаталась вольница, на подходе к Новгороду мерещилось Всеволодово войско — до обычной ли степенности было владыке, когда на глазах рушилось сокровенное?!

— Со Всеволодом будем замиряться, — говорил владыка. — Подмоги Торжку не слать, Ярополка не приваживать, гнать из новгородских пределов…

Якун наливался кровью, требовал дать ему людей и оружие:

— Нынче снова уступим Всеволоду — завтра и оглянуться не успеем, как сядет на выю Великому Новгороду…

О дочери пекся Якун, мечтал вызволить Ходору из Торжка. Смежив набрякшие от бессонницы веки, владыка слушал бывшего посадника. Нет, не изменили годы Якуна. Хоть и побелела от седины голова, а норов все тот же. Неведомо ему, что теперь уж не устоять Новгороду в поле, что, обложив Торжок, Всеволод все равно принудит их к сдаче. И так навлекли они на себя его гнев, приютив Святослава, а упрямый и мстительный Ярополк распалил его еще больше. И за помощью обратиться некуда: нет на Руси силы сильнее Всеволодовой, а хлебные закрома пустеют день ото дня.

Хоть и выхваляются еще друг перед другом новгородцы, а беда стоит у самых ворот: гниет зерно у Торжка под зорким присмотром Всеволодовой дружины.

А было еще такое, о чем пока не решался Илья сказать совету: за день до этого прискакал в Новгород гонец от владимирского князя. Обращался Всеволод к владыке:

— Не губи свое стадо, старче. Все готов я позабыть и простить: и то, что Пребрану, дочь брата моего Михалки, содержал без должного почтения, и то, что слали со Святославом своих воев под Переяславль, — отдайте Ярополка мне. Возьму Торжок, отвезу Ростиславича во Владимир, заковав в железа, отпущу купцов с хлебом — нынче у меня много дел и в южной Руси.

Вот что передавал Всеволодов гонец, отогреваясь во Владычной палате.

А теперь в той же палате бояре и купцы кидались друг на друга, как бешеные псы, не ведая о том, что Илья ответил Всеволоду согласием.

…Солнце наполовину скрылось за краем земли, от полей, от скованной льдом реки потянуло холодом. Владыка поежился, запахнул поплотнее шубу и, соскальзывая сапогами с обледенелых ступеней, стал медленно спускаться во двор детинца.

Жмурясь от ярких бликов солнца, многократно отраженного в первых студеных лужицах, Илья неторопливо пересек площадь перед Софийским собором. С крыльца Владычной палаты шаром скатился проворный служка, елозя от нетерпения, ждал, что скажет Илья.

— Вели подавать возок, — приказал владыка.

Служка прыснул в сторону, самозабвенно шлепая по лужам, побежал к конюшням. Илья усмехнулся, степенно взошел на крыльцо, потянул толстую, мягко подавшуюся на смазанных петлях дверь.

Тотчас же навстречу ему поднялся с лавки Онфим; вытаращив заспанные глаза, осторожно — в ладошку — зевнул и размашисто поклонился владыке. Илья остановился посредине горницы, посмотрел сквозь смущенного сотника на слабо светящееся, заделанное слюдой низкое косящатое окошко. Помедлив, прошел в угол, где стоял под скромными, окованными золоченой медью образами резной ларь темного дерева, по которому были пущены узорчатые серебряные полосы, побренчал ключом, отворил крышку и, согнувшись пополам, извлек свернутое трубочкой письмо.

Покашляв, тут только вспомнил о топтавшемся за спиной Онфиме. Не оборачиваясь, коротко повелел:

— Подойди.

Онфим, стараясь ступать на носках, мягко приблизился. Лицо отвернул в сторону, чтобы не оскорбить владыку своим нечистым дыханием.

— Вернешься в Торжок, — обернувшись и строго глядя на него, сказал владыка, — исполнишь все, как повелю. Грамоту передашь Ярополку и на словах скажешь, что-де так порешили совет и вече. И не их, мол, вина, ежели все обернется по-другому. А ссориться со Всеволодом из-за давних счетов — такой охоты у Великого Новгорода нет.

— Все понял, отче, — смиренно склонил голову Онфим.

— Прими же мое благословение и — в путь, — крестя гонца, проговорил Илья. — Да по дороге-то не мешкай, попутчиков стерегись. Ступай, ступай…

Онфим, пятясь, выскочил за дверь, Илья, опершись раскинутыми руками о косяки, склонился к окну — увидел лихо подкативший к крыльцу крытый кожей возок. Тотчас же у двери забухали шаги. Вошел служка.

— Все исполнено, отче.

Илья шагнул мимо отступившего в сторону служки за дверь, спустился с крыльца, боком упал в возок. Кони резво вынесли владыку из детинца на мост, за мостом свернули на Ярославово дворище.

В княжеских палатах владыку не ждали. Въехав со скрежетом полозьев во двор, возок всполошил мирно клевавших навозные кучи кур; выплескивая воду из черных луж, остановился у самого всхода.

Не торопясь, владыка выставил из-под меха сначала одну ногу, потом другую; к нему подскочили князевы людишки, суетливо подхватили под руки; на всходе показался сам юный князь Владимир Святославович.

— Ох, ох… В старой кости сугреву нет, — пожаловался, взобравшись на крыльцо, владыка. — Нынче солнышко-то в полнеба, а мне зябко.

— Заходи гостевать, — пригласил Владимир, приняв благословение. — Сегодня радость — батюшка у меня, с тобою — радость вдвойне.

Илья прошел в палаты, перекрестился на образа (все здесь было ему знакомо), сел на лавку, посохом поковырял вощеный пол.

— Не к батюшке твоему, к тебе, князь, у меня беседа — глухо сказал он.

Владимир побледнел:

— Верна ли догадка, владыко, но сдается мне, что князь Всеволод, свояк мой, стучится в ворота Великого Новгорода?

Илья усмехнулся.

— Про то и голь перекатная ведает, — сказал он, прищуривая глаза. — А вот что порешил совет: батюшке твоему не медля съезжать из Новгорода, тебе, княже, искать со Всеволодом мира.

— Да как же это? — растерялся князь.

— Горяч, горяч, — погрозил ему скрюченным пальцем владыка. — Ты Словишу-то, Всеволодова милостника, из поруба вызволяй да шли к свояку послом. Сердцем отходчив Всеволод, авось и простит, что ходил с отцом на Влену. Вот и я замолвлю ему словечко: по неразуменью, мол, родителев приказ преступить побоялся, хотя и сам князь…

Владимир густо покраснел. Не понравились ему слова Ильи, стыдно было, да и ведомо: чей двор, того и хоромы — как перечить владыке?!

А Илья уж дальше слушать его и не намеревался — и так сказано более того, что надобно, — встал, перекрестил князя, от угощенья отказался, а чтоб до конца не было Владимиру обидно, сказался больным: решил-де попоститься, авось хворь ту и снимет…

Когда выходил владыка на крыльцо, не то померещилось ему, не то и впрямь увидел, как осторожно прикрылась щель в соседней двери — и, кажись, мелькнула за щелью Святославова борода. Ухмыльнулся Илья — то-то и оно: не хвались раньше срока. Прищемил Всеволод киевскому князю нос, тому нынче и деться некуда. Ежели что, укажет Великий Новгород и Владимиру на дверь — знай наших. А со Святославом и говорить не станет Боярский совет. Пущай ступает в свой Киев и боле воды в Ильмень-озере не мутит.

На въезде в гору за мостом через Волхов владыка постучал вознице в спину посохом:

— Попридержи коней-то…

Приоткрыл полог, с улыбкой поглядел, как звонко сбегают к реке весенние ручейки, прислушался к далекому птичьему граю. Хоть от земли и исходила накопленная за зиму лютая стужа, но солнышко уже пригрело Илье покрытую морщинками щеку. Весело окидывая взором неоглядную ширь, на краю которой щетинились леса, подумал владыка: вот замиримся со Всеволодом, вот стронутся реки — и пойдут под белыми ветрилами во все концы земли новгородские лодии — бусы-кораблики. Набьют кончане брюхо, попритихнут. Уйдет за Переяславль грозный Всеволод, уведет с собою Ярополка — чинить суд да расправу. Уляжется распря… Не впервой!

И все-таки неспокойно было у Ильи на сердце, все-таки давило сомнение: а что, как не отступится владимирский князь? Ему вольно — вон у него какая силища, черными крыльями накрыл Торжок, и ежели нынче не встанет под воротами Великого Новгорода, то придет вдругорядь, да посадит на Ярославовом дворище своего князя, а в Боярском совете — своего посадника: свершится сие.

Вот какая лихая дума омрачила светлый зрак владыки, и, вдруг посуровев лицом, он крикнул:

— Трогай!

Возок дернуло, мотнуло, Илья в изнеможении откинулся на подушки.

Пришел Онфим в Торжок на рассвете. Ночью с трудом пробрался через плотные Всеволодовы дозоры — едва жив остался, натерпелся страху, сидя в сугробе под городскими воротами. Утром, чуть посерело, принялся подавать сигналы — крякал, кричал филином. Докричался до того, что метнул в него стоявший на городне молодой да несмышленый ратник стрелу. Выругался Онфим — тут его только и признали.