Мехлис. Тень вождя - Юрий Рубцов

Ни в коем случае не собираемся бросать тень на воспоминания легендарного разведчика Хаджи-Умара Мамсурова. Но пока перед историками не предстанет ясная, непротиворечивая картина того, как прошел последний день на свободе для командования Западным фронтом, точку в этой истории ставить рано. Пока же, на наш взгляд, очень многое говорит за то, что организация и арест генералов были доверены (не исключено, что и с участием Мамсурова) именно Мехлису, прибывшему в штаб фронта, по некоторым сведениям, 30 июня, но, по крайней мере, не позднее 2 июля 1941 года.

Сталинский посланник, зная, что никакая жестокость не будет его покровителем считаться излишней, действовал грубо, подтасовывал факты, не заботясь даже о тени законности. О его «объективности» при определении круга виновных свидетельствует хотя бы судьба генерал-майора A.A. Коробкова. По воспоминаниям генерал-полковника Л. М. Сандалова, встретившего войну начальником штаба 4-й армии, она «хотя и понесла громадные потери, но все же продолжала существовать и не потеряла связи со штабом фронта». Почему же осудили именно Коробкова? Сандалов объяснял так: «К концу июня 1941 года был предназначен по разверстке (!  — Ю. Р.) для предания суду от Западного фронта один командарм, а налицо был только командарм 4-й армии. Командующие 3-й и 10-й армиями находились в эти дни неизвестно где, и с ними связи не было. Это и определило судьбу Коробкова».[128]

После ареста генералов подвергли жестоким пыткам и устроили над ними судилище. Военная коллегия Верховного суда под председательством небезызвестного Ульриха признала Павлова, Климовских, Григорьева и Коробкова виновными в том, что они проявили трусость, бездействие, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и боеприпасов противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций частями фронта, тем самым дезорганизовали оборону страны и создали возможность противнику прорвать фронт советских войск.[129] Их приговорили к расстрелу, и в тот же день приговор был приведен в исполнение. Это была расправа, прикрытая инсценировкой суда, ибо приговор был предрешен заранее, основывался только на показаниях подсудимых, никакие оперативные документы при этом к разбирательству не привлекались и показания свидетелей не заслушивались. В сентябре расстреляли и генерал-лейтенанта Клича.

После XX съезда КПСС Верховный суд возвратился к делу Павлова и его товарищей по несчастью. Было запрошено заключение Генерального штаба Вооруженных Сил СССР, в котором признавались крупные недочеты в подготовке ЗОВО к войне, но решительно отметалось обвинение, обращенное к командованию округом и фронтом, в трусости, бездействии, сознательном развале управления войсками и сдаче оружия противнику. Все это позволило суду вынести справедливый вердикт.

Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 31 июля 1957 года приговор от 22 июля 1941 года в отношении генералов Д. Г. Павлова, В. Е. Климовских, А. Т. Григорьева и A.A. Коробкова, а также приговор от 17 сентября 1941 года в отношении генерала H.A. Клича были отменены, и дела на них производством прекращены за отсутствием в их действиях состава преступления.

Это произошло через 16 лет после происшедшего. А тогда, в 41-м, Мехлис, творя свое черное дело, не просто ревностно исполнял волю вождя. Это был и его собственный стиль: обоих деятелей роднила вера в репрессии как универсальное средство выправления того катастрофического положения, в котором во многом по их вине оказалась страна.

Что обстановка куда трагичнее, чем это виделось из Москвы, сталинскому эмиссару стало ясно сразу же по прибытии на Западный фронт. Большие претензии возникли у него не только к генералам, но и офицерам, и рядовым солдатам. На докладной записке начальника 3-го отдела фронта майора госбезопасности Бегмы о недостатках в обеспечении боевых действий частей авиации и ПВО Мехлис подчеркивает слова: «25.06.41 г. оборона Оршанского аэродрома не была организована, отсутствовал какой-либо порядок, общее руководство…» Здесь же описывалась паника в 43-й авиационной дивизии 26 июня, когда поступил приказ об эвакуации. Лев Захарович отметил следующие фразы: «Политаппаратом дивизии не было принято никаких мер к предотвращению паники», «Коммунисты на борьбу с паникой не были организованы», «Совершенно недостаточно реактивных снарядов, зажигательных и средне-осколочных авиабомб…», «плохая охрана и оборона аэродромов».[130]

Виновные, по мнению Мехлиса, должны были ответить сурово. Его решимость любой ценой добиться перелома разделял и маршал Тимошенко. В первые же дни новое фронтовое командование издало целый ряд приказов, которые должны были излечить личный состав от паники, трусости, отступательных настроений.

Первый из приказов датирован 6 июля 1941 года и касается отдачи под суд за «проявленную трусость, дезертирство и измену присяге» командира дивизиона 188-го зенитного артполка капитана Сбиранника, начальника окружной военной ветлаборатории военврача 2-го ранга Овчинникова, командира 8-го отдельного дисциплинарного батальона майора Дыкмана и других военнослужащих. 7 июля последовал новый приказ, каравший инспектора инженерных войск Красной Армии майора Уманца за невыполнение приказа командования Западным фронтом по подготовке к взрыву мостов через Березину в случае попытки немцев использовать их и занять Борисов. Уманец «преступно организовал подрывные работы, не обеспечив безотказности взрыва», в результате противник осуществил переправу и занял город.

8 июля издано сразу три репрессивных приказа. «За нарушение присяги, проявление трусости и бездеятельность» предавались суду военного трибунала уже известные нам генералы Коробков, Черных, Лазаренко и Оборин. «За преступные действия, выразившиеся в сдаче врагу материальной части и боеприпасов», были взяты под стражу и также предавались суду командир 188-го зенитного артполка 7-й бригады ПВО полковник Галинский и его заместитель по политчасти батальонный комиссар Церковников. Два старших офицера из 16-й армии — подполковник М. А. Белай и майор Р. Д. Бугаренко, попали под суд «за распространение пораженческих настроений».

В «ежовые рукавицы» брали также рядовых красноармейцев и младших командиров. Цитируемая ниже директива Мехлиса от 7 июля военным советам армий, входивших в состав Западного фронта, во многом предвосхищает приказ Ставки ВГК № 270 от 16 августа 1941 года: «Наиболее характерные приговора в отношении красноармейцев и младших командиров с высшей мерой наказания разрешаю печатать в изложении в армейских и дивизионных газетах…

Наиболее злостных дезертиров и паникеров, осужденных трибуналом, РАЗРЕШАЮ: в зависимости от обстановки, расстреливать перед строем. В последнем случае хорошо подготовиться. На месте обязательно присутствие представителей ПУАРМа, прокуратуры, трибунала и особого отдела…»[131]

А вот телеграмма военному совету 20-й армии, решающая судьбу конкретного солдата: «Красноармеец 438 ГАП (гаубичный артиллерийский полк. — Ю. Р.) Исмаилов Юнис Джамбур оглы за угрозу по адресу сержанта приговорен к расстрелу. Разрешаю приговор привести в исполнение немедленно перед строем».[132]

Как видим, полномочия сталинскому эмиссару были даны почти неограниченные: аресты военнослужащих, невзирая на звания и должности, и расстрелы, нередко лишь задним числом проштампованные трибуналами, должны были кого-то устрашить, кого-то заставить мобилизоваться.

В войсках действующей армии

Не меньше времени, чем в служебном кабинете на ул. Кирова, в здании, где в войну располагались также Ставка ВГК и Генеральный штаб, Мехлис проводил в войсках действующей армии. Дело в том, что он вошел в число постоянных советников, институт которых уже на второй день войны был создан при Ставке Верховного главнокомандования. В столь напряженный момент советы, однако, должны были уступить место действиям. Вместо советников в Ставке явочным порядком начал функционировать институт ее представителей в войсках. По своим правовым возможностям и функциональным обязанностям представители СВГК заметно различались. По сути, лишь члены Ставки являлись ее полноправными представителями, действовали от ее имени. Остальные лица выполняли роль уполномоченных в каждом конкретном случае. Их пребывание на фронте было обычно непродолжительным, главная задача состояла в уточнении обстановки, докладе выводов по ней, помощи командованию на местах. Таковым уполномоченным Ставки в 1941 году был и Мехлис.

За первые полгода войны он побывал на Западном (июнь — июль), Центральном (август), Северо-Западном (сентябрь — октябрь), Резервном и Западном (октябрь), Волховском (декабрь 1941-го — январь 1942 года) фронтах, в 30-й армии Западного фронта (ноябрь — декабрь 1941 года). Как профессиональному политработнику, ему не ставились задачи, относящиеся к управлению войсками. Стихия Льва Захаровича была иной: формирование частей, политработа, контроль и надзор за высшим ком- и политсоставом, предельно откровенный доклад о политико-моральном состоянии на самый «верх». Кроме того — расследование действительных, а нередко и мнимых проступков различных должностных лиц, скорая расправа с неугодными вождю, а подчас и самому начальнику ГлавПУ.