Мехлис. Тень вождя - Юрий Рубцов

Архивные документы свидетельствуют, что Мехлис держал под контролем также розыск попавшего в окружение старшего сына Сталина командира батареи 14-го гаубично-артиллерийского полка 14-й танковой дивизии Я. И. Джугашвили, закончившийся, правда, неудачей.

Лев Захарович всецело поддержал и активно пропагандировал ставший ныне широко известным приказ Ставки ВГК № 270 от 16 августа 1941 года «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий». Обоснованно осуждая проявления трусости, растерянности, паники, добровольную сдачу в плен, приказ одновременно приводил непроверенные и оказавшиеся ошибочными факты относительно поведения в бою ряда военачальников. Мехлис это прекрасно знал и тем не менее соглашался с несправедливостью. Ему на стол, как заместителю наркома и начальнику ГлавПУ, чуть ли не ежедневно ложились копии смертных приговоров. 26 июля выездной сессией Военной коллегии к расстрелу был приговорен командир 118-й стрелковой дивизии генерал-майор Н. М. Гловацкий, а командир 41-го стрелкового корпуса генерал-майор И. С. Кособуцкий и его заместитель по политчасти полковой комиссар С. И. Карачинов были осуждены к лишению свободы в ИТЛ соответственно на 10 и 7 лет. 28 июля приговорен к расстрелу командир 9-й авиационной дивизии Герой Советского Союза генерал-майор авиации С. А. Черных. 13 августа такой же приговор был вынесен командиру 14-го мехкорпуса Западного фронта генерал-майору С. И. Оборину. 17 сентября предел земному существованию Военная коллегия решила положить сразу троим — командиру 42-й стрелковой дивизии Западного фронта И. С. Лазаренко, начальнику артиллерии того же фронта генерал-лейтенанту артиллерии Н. А. Кличу и преподавателю Военной академии им. М. В. Фрунзе генерал-майору С. М. Мищенко.

В интересах объективности следует сказать, что некоторым из военачальников высшая мера наказания была заменена на содержание в ИТЛ, кое-кому удалось позднее вырваться на фронт и отличиться в боях. Так, генерал-майор Лазаренко, командуя стрелковой дивизией, 25 июня 1944 года геройски погиб в районе Могилева. Посмертно он удостоен звания Героя Советского Союза.

В эти же дни на стол Льва Захаровича легла докладная Главного военного прокурора Красной Армии диввоенюриста В. И. Носова, раскрывавшая «подготовку» командующего 28-й армией генерал-майора В. Я. Качалова к «сдаче в плен». 4 августа, как следовало из докладной помощника Носова бригвоенюриста С. Я. Розенблита, специально командированного в 28-ю армию, на КП Качалова доставили фашистские листовки, служившие одновременно пропуском к неприятелю. Генерал вслух прочитал текст, поинтересовался, не нужен ли кому этот пропуск, и положил листовку в карман. А через час сел в танк и направился в сторону занятой фашистами деревни.

На самом деле жизнь генерала оборвал снаряд, попавший в танк командарма, когда тот повел подчиненных на прорыв. И при известных усилиях этот факт можно было бы установить сразу. Но кто тогда хотел разбираться в деталях? Сталин? Мехлис? Когда для чрезвычайного приказа № 270 потребовались примеры предательских действий, как раз очень «пригодились» и Качалов, и командующий 12-й армией генерал-майор П. Г. Понеделин, и командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Н. К. Кириллов (их тоже обвинили в добровольной сдаче врагу, хотя они попали в плен в бессознательном состоянии и, находясь в неволе, не пошли на сделку с гитлеровцами). Но вождь и его присные скорее были готовы заранее признать этих, как и многих других командиров и бойцов, трусами и предателями, которых «надо уничтожать», нежели пытаться получить бесспорные сведения об их действительной линии поведения.

Характерно, что людская молва до сих пор связывает объявление попавших в плен воинов «врагами народа» именно с Мехлисом (на последнего, как автора этой «формулы», по свидетельству Константина Симонова, прямо указывал маршал Жуков). Хотя подписи начальника ГлавПУ под приказом № 270 нет, как нет ее и под другими аналогичными документами, но, как говорится, на воре шапка горит. Ретивость Льва Захаровича в воплощении в жизнь жестоких установок вождя стала воистину легендарной. Знали: он ни перед чем не остановится. Позорность формулы Мехлиса, как считал Жуков, состояла «в том недоверии к солдатам и офицерам, которая лежит в ее основе, в несправедливом предположении, что все они попали в плен из-за собственной трусости».[122]

Уместно сослаться и на мнение заместителя начальника Центрального штаба партизанского движения полковника И. Г. Старинова, который встречался с Мехлисом на Западном фронте в качестве начальника нештатной оперативно-инженерной группы, направленной Наркоматом обороны для устройства заграждений и подрыва мостов. Когда у офицера-подрывника родилось смелое предложение совершить рейд по немецким тылам, окончательное решение по нему выносил начальник ГУПП, он же — член Военного совета фронта. Лев Захарович выслушал собеседника настороженно, подозрительно. Потребовал полные данные на всех, кто просился в тыл врага. «…Решил, что никаких данных Мехлису о саперах… не дам, — писал Старинов. — Вдруг кто-либо пропадет без вести на оккупированной территории? В таком случае его семье не сдобровать. Этот циничный деспот припомнит все».[123]

Документы, относящиеся к осени 1941 года, позволяют, на наш взгляд, предполагать, что Лев Захарович все же не сразу пришел к формуле: «Каждый, кто попал в плен, — предатель». В конце октября он получил информацию о том, что на одном из участков фронта немцы прибегли к откровенной гнусности: идя в наступление, они пустили впереди себя пленных красноармейцев. Когда враг приблизился, советские воины открыли огонь. Пленные стали разбегаться, фашисты принялись расстреливать их сзади.

В директиве Мехлиса от 31 октября всем командирам и военкомам частей, которая излагала обстоятельства происшедшего, нет и попытки проанализировать ситуацию. Что в любом случае следовало стрелять по своим, у Льва Захаровича не было сомнений. О чем речь, если еще месяц назад сам вождь благословил такую линию поведения, когда Жданов и Жуков доложили ему, что под Ленинградом фашисты впереди своих войск пускают стариков, женщин и детей, по сталинской терминологии — «депутатов». «Говорят, что среди ленинградских большевиков нашлись люди, которые не считают возможным применить оружие к такого рода делегатам, — продиктовал Верховный в ответной телеграмме Жданову и Жукову. — Я считаю, что если такие люди имеются среди большевиков, то их надо уничтожать в первую очередь, ибо они опаснее немецких фашистов. Мой совет: не сентиментальничать… Бейте вовсю по немцам и по их делегатам, кто бы они ни были, косите врагов, все равно, являются ли они вольными или невольными врагами…»[124]

Что ж, если мирное население, оставшееся на оккупированной территории, объявлялось «врагами», по которым следует «бить вовсю», то красноармейцы, попавшие в плен, оказывались таковыми как бы само собой. И все же во взглядах Мехлиса был свой нюанс. «В разъяснительной работе подчеркивайте, — указывал начальник ГлавПУ в упомянутой выше директиве, — что лучше смерть в бою, чем позорный и мучительный плен, кончающийся непременно смертью. Не должно быть ни одного красноармейца, который не знал бы об этой провокации».

Иные интонации, чем у вождя, звучат и в листовке, написанной армейским комиссаром 1-го ранга по этому поводу. Интересна работа его мысли, которую легко проследить по поправкам, вносимым им в текст. Пленных красноармейцев он именует товарищами-братьями, сынами великой Советской страны, взывает к их гражданским и семейным чувствам. Не терять ни одной минуты, использовать для побега любую возможность, призывает он, а «мы встретим вас как братьев».[125]

Хочется думать, что это не пропагандистский трюк, что проявления человечности по отношению к людям, оказавшимся во вражеском плену, у Льва Захаровича тогда еще сохранились. Может быть, потому, что, в отличие от Сталина, он постоянно был на фронте, знал подлинную армейскую действительность не понаслышке. А возможно, оттого, что осенью 1941 года еще не до конца был ясен масштаб наших потерь пленными, а значит, и степень ожесточенности по отношению к ним еще не носила крайнего характера.

И тем не менее говорить о какой-то принципиально самостоятельной линии Мехлиса, отличной от сталинской, вряд ли правомерно. Вера в вождя, в правильность его установок, укоренившаяся в сознании и душе Льва Захаровича с далеких 20-х, в эти дни лишь крепла. Весьма наглядно свидетельствует об этом и его линия поведения в ходе командировок в войска.

Здесь он тоже отнюдь не забывал о роли «глаз и ушей», а то и карающей длани вождя, был постоянно настроен на борьбу, на выявление врагов, на чрезвычайные меры. Еще довоенный опыт показал правящей верхушке, что в обстановке общественного стресса легче манипулировать массами, проще найти повод списать любой свой промах, любое собственное преступление на чье-то «вредительство», а то и «предательство». Были и люди, специализировавшиеся в роли сталинской секиры — Ежов, Берия, Вышинский, Шкирятов… И — Мехлис. Ему не была известна та высота духа, которая побуждает человека искать несовершенство, прежде всего, в себе, спрашивать в первую очередь с себя. Безоговорочно и решительно, с неумолимостью несущейся с горы лавины или, если угодно, падающей секиры, выполнял он указания репрессивного характера. Был беспощаден, умел отвести вину от хозяина (а при необходимости и от себя), переложив ее на других, более человечных, совестливых и слабых.