Последние дни Помпей - Эдвард Бульвер-Литтон

— Если судьбе будет угодно осчастливить меня.

— Прими же от меня в знак нашей дружбы подарок для твоей невесты. . Нет, нет, не отказывайся! Ты знаешь, таков обычай — друзья, поздравляя жениха и невесту, дарят им маленькие подарки.

— Юлия! Я не могу отказаться от знака твоей дружбы. Я приму подарок как доброе знамение от самой Фортуны.

— Если так, то после пира, когда гости уйдут, спустись ко мне в комнату, и ты получишь его из моих рук. Смотри же, не забудь! — сказала Юлия и подошла к жене Пансы, отпустив Главка к Ионе.

Вдова Фульвия и супруга эдила были заняты высоким и серьезным спором.

— О Фульвия! Уверяю тебя, по последним сведениям, завитые волосы начинают выходить в Риме из моды. Теперь носят высокие прически, как у Юлии, или в виде шлема, как у меня, надеюсь, это производит впечатление. Уверяю тебя, Веспию (Веспием звали героя из Геркуланума) моя прическа очень нравится.

— И никто давным-давно не причесывается на греческий манер, как Иона.

— А, пробор спереди и пучок сзади? Да это просто смешно! Похоже на статую Дианы! И все же Иона хороша, правда?

— Да, мужчины так говорят. Она выходит замуж за афинянина, желаю ей счастья. Но, сдается мне, она недолго будет ему верна. Эти чужеземки не отличаются верностью.

— А, Юлия! — сказала Фульвия, когда дочь торговца подошла к ним. — Ты еще не видела тигра?

— Нет.

— Как же, ведь все дамы ходили на него смотреть. Он такой красавец!

— Надеюсь, для него и для льва найдется какой-нибудь преступник, — отвечала Юлия. — Твой муж, — она повернулась к жене Пансы, — должен действовать решительней.

— Увы, законы у нас слишком мягкие, — отвечала дама с прической шлемом. — Так мало преступлений, и к тому же гладиаторы избаловались! Самые храбрые бестиарии соглашаются сражаться только против кабана или быка, а как доходит дело до льва или тигра, они считают, что это слишком серьезная игра.

— Надо одеть их в женское платье, — сказала Юлия с презрением.

— А видели вы новый дом Фульвия, нашего любимого поэта? — спросила жена Пансы.

— Нет. А он красивый?

— Очень! В лучшем вкусе. Но говорят, моя дорогая, что у него там такие неприличные картины! Он не показывает их женщинам. Фу, какой дурной тон!

— Эти поэты всегда со странностями, — сказала она. — Но он интересный человек. И какие чудесные стихи пишет! Наша поэзия, к счастью, расцветает, и старый хлам уже просто невозможно читать.

— Совершенно верно, — сказала дама с прической шлемом. — Насколько больше силы и энергии в современной поэтической школе!

В это время к дамам подошел воин.

— Когда я вижу такие хорошенькие лица, то готов примириться с тем, что сейчас нет войны, — сказал он.

— Ах! Вы, герои, такие льстецы! — отвечала Фульвия, торопясь принять любезность на свой счет.

— Клянусь этой цепью, которой меня собственноручно наградил император, — сказал воин, играя короткой цепью, висевшей у него на шее как воротник, вместо того чтобы спускаться на грудь по моде мирных людей, — клянусь этой цепью, ты ко мне несправедлива! Я человек прямой, как и подобает солдату.

— А как ты находишь помпейских дам вообще? — спросила Юлия.

— Клянусь Венерой, они прекрасны! Правда, все они ко мне благосклонны, и это удваивает их очарование в моих глазах.

— Мы любим воинов, — сказала жена Пансы.

— Я это знаю. Клянусь Геркулесом, даже неловко быть слишком знаменитым в этих городах. В Геркулануме некоторые залезали на крышу моего атрия, чтобы взглянуть на меня через водосток. Восхищение сограждан приятно, но в конце концов оно становится тягостным.

— Правда твоя, Веспий! — воскликнул поэт, подходя к ним. — Я это чувствую.

— Ты! — сказал величественный воин, оглядывая тщедушного поэта с невыразимым презрением. — А в каком легионе ты служил?

— Ты можешь увидеть мои трофеи на форуме, — сказал поэт, бросая на женщин многозначительный взгляд. — Я был среди соратников самого великого мантуанца.[69]

— Я не знаю никакого полководца из Мантуи, — сказал воин сурово. — В какой кампании ты участвовал?

— В Геликонской.[70]

— Никогда не слыхал.

— Ах, Веспий, он просто шутит, — сказала Юлия со смехом.

— Шутит! Клянусь Марсом, со мной шутки плохи!

— Да ведь сам Марс был влюблен в мать шуток,[71] — сказал поэт, немного встревоженный. — Знай же, о Веспий, что я поэт Фульвий. Это я делаю воинов бессмертными!

— Да сохранят нас боги! — шепнул Саллюстий Юлии. — Если Веспия сделать бессмертным, какой образец назойливого хвастуна получат от нас потомки!

Воин, казалось, был смущен. Но тут, ко всеобщему облегчению, гостей пригласили к столу.

Мы уже рассказывали, как пировали в Помпеях, и не станем занимать читателя, подробно описывая блюда и перечисляя их названия.

Диомед, большой любитель церемоний, назначил особого раба рассаживать гостей по местам.

Пиршественный стол был составлен из трех: один в середине и два с боков под прямым углом к нему. Гости располагались только с внешней стороны столов; внутреннее пространство оставалось свободным для слуг. На одном конце сидела Юлия как хозяйка; на другом — Диомед. На углу среднего стола поместился эдил, на противоположном углу — римский сенатор; это были почетные места. Других гостей рассадили так, что молодые (мужчины и женщины) сидели отдельно от пожилых. Это было очень удобно, но те, кто хотел считаться молодым, легко могли обидеться.

Иону посадили рядом с Главком. Ложа были отделаны черепаховыми пластинами и покрыты сверху пуховыми покрывалами с дорогой вышивкой. Стол был украшен резьбой по бронзе, слоновой кости и серебру. Здесь были изображения богов, ларов и священной солонки. Над столом и ложами висел роскошный балдахин. На каждом углу стояли высокие светильники, ибо, хотя был еще день, в комнате царил полумрак. По залу были расставлены треножники с благовонными курениями, а на капителях колонн красовались большие вазы и всякие серебряные украшения. Обычай требовал непременных возлияний в честь богов, и Весту как царицу богов домашнего очага обычно чествовали первой.

Когда эта церемония была завершена, рабы усыпали ложа и пол цветами и на голову каждому гостю задели венок из роз, связанных липовым лыком, перевитых лентами и плющом и украшенных аметистом,[72] — каждое из этих растений считалось средством против опьяняющего действия вина; только венки женщин не были ими украшены, потому что женщине считалось неприличным пить вино на людях. Диомед счел нужным назначить царя или распорядителя пира — этот важный титул иногда присваивался по жребию, а иногда, как теперь, хозяином дома. Диомед долго колебался. Старый сенатор был слишком угрюм и немощен, чтобы справиться с такими обязанностями; эдил Панса вполне подходил для этого, но предпочесть низшего по рангу было бы оскорблением для сенатора. Взвешивая достоинства остальных гостей, богач поймал беззаботный взгляд Саллюстия и вдруг назвал имя веселого эпикурейца.