Последние дни Помпей - Эдвард Бульвер-Литтон

— Фу, дикарь!

— Подумаешь! Да постигнет судьба Пенфея того, кто не признает Вакха.

— Ну, Саллюстий, при всех твоих недостатках ты лучший пьяница, какого я знаю! Право, если моя жизнь будет в опасности, ты единственный во всейИталии протянешь руку, чтобы меня спасти.

— Может быть, и не протяну, если это случится во время ужина. Нет, серьезно, мы, италийцы, ужасно себялюбивы.

— Таковы все люди, которые лишены свободы, — сказал Главк со вздохом. — Только свобода заставляет человека жертвовать собой ради другого.

— В таком случае, свобода — очень тяжелая вещь для эпикурейца, — заметил Саллюстий. — Но вот мы и пришли.

Так как вилла Диомеда одна из самых болыцих, какие до сих пор раскопаны в Помпеях, и более того — построена по специальному плану для загородных домов, принятому в римской архитектуре, небезынтересно коротко описать расположение комнат, через которые проследовали гости.

Они вошли через тот небольшой вестибул, где мы уже познакомились со стариком Медоном, и сразу миновали колоннаду, которую в архитектуре называют перистилем; ибо главная разница между городским домом и загородной виллой состояла прежде всего в том, что эта колоннада помещалась там, где в городских домах был атрий. Посреди перистиля был открытый двор с бассейном. Из этого перистиля вниз вела лестница к службам; узкий коридор по другую его сторону выходил в сад, с боков к колоннаде примыкали небольшие помещения, предназначенные, вероятно, для приезжих гостей. Еще одна дверь, слева от входа, вела в маленький треугольный портик, примыкавший к домашним баням; за ним была гардеробная, где висели праздничные одежды рабов, а может быть, и хозяина. Через семнадцать столетий были найдены остатки этих древних нарядов: ветхие, истлевшие, они сохранились, увы, дольше, чем предполагал их бережливый хозяин.

Но вернемся в перистиль и попытаемся теперь окинуть взглядом весь дом, следуя за гостями.

Пусть читатель сначала представит себе колонны портика, увитые гирляндами цветов; цоколи колонн были красные, а стены вокруг сверкали разнообразными фресками; за раздернутыми занавесями был таблин, который по желанию закрывался застекленными дверьми, вдвигавшимися в стену. По обе стороны от таблина были небольшие комнаты, в одной из которых хранились драгоценности; все эти комнаты, так же как и таблин, сообщались с длинной крытой галереей, которая обоими концами выходила на террасы, а между террасами, примыкая к средней части галереи, находился зал, где в тот день был приготовлен ииршественный стол. Все эти комнаты, хотя располагались почти на уровне земли, были на один этаж выше сада; а террасы переходили в открытые, поддерживаемые колоннами галереи, которые опоясывали сад.

Внизу, на уровне сада, были комнаты, уже описанные нами, — почти все они принадлежали Юлии.

Диомед встречал гостей в крытой галерее.

Торговец разыгрывал из себя любителя литературы и поэтому питал слабость ко всему греческому; Главку он оказывал особое внимание.

— Ты увидишь, мой друг, — сказал он, взмахивая рукой, — что у меня здесь все в несколько классичесском духе, так сказать, на аттический манер. Зал, в котором мы будем пировать, устроен в подражание грекам. Благородный Саллюстий, говорят, что в Риме таких залов нет.

— О! — отвечал Саллюстий с легкой улыбкой. — У вас в Помпеях умеют подбирать и заимствовать все достойное из Греции и Рима. Вот если бы ты, Диомед, подбирал яства так же хорошо, как архитектурные украшения!

— Ты увидишь, увидишь, мой милый Саллюстий, — сказал торговец. — У нас в Помпеях есть вкус, есть и деньги.

— И то и другое меня радует, — отвечал Саллюстий. — А вот и прекрасная Юлия!

Как я уже говорил, главное различие в обычаях у афинян и римлян заключалось в том, что у первых женщины из скромности почти никогда не принимали участия в развлечениях, у вторых же они были частым украшением пиров; но в таких случаях пиры обычно заканчивались рано.

Красавица Юлия вошла в зал в великолепных белых одеждах, расшитых жемчугом и золотыми нитями.

Едва она ответила на приветствия Главка и Саллюстия, как почти одновременно вошли Панса с женой, Лепид, Клодий и римский сенатор; после них явилась вдова Фульвия; за ней—поэт Фульвий, у которого со вдовой не было ничего общего, кроме имени; потом вошел воин из Геркуланума, сопровождаемый своей «тенью», и менее знатные гости. Ионы еще не было.

У древних принято было хвалить все, что попадалось на глаза, поэтому считалось дурным тоном, войдя в дом, сразу же садиться. Обменявшись приветствиями, которые обычно состояли в рукопожатии, как и у нас, а иногда, при более дружеских отношениях, в объятиях, гости несколько минут осматривали комнаты, любуясь бронзой, картинами, мебелью.

— Какая прекрасная статуя Вакха! — сказал римский сенатор.

— Да что там, это пустяк! — отозвался Диомед.

— Какие чудные картины! — сказала Фульвия.

— Пустяк! — отвечал хозяин.

— Красивые светильники! — воскликнул воин.

— Красивые! — подхватила его «тень».

— Пустяк, пустяк! — твердил торговец.

Тем временем Главк отошел к одному из окон галереи, соединявшей террасы, и Юлия последовала за ним.

— Скажи, Главк, неужели у вас в Афинах принято избегать прежних друзей? — спросила она.

— О нет, прекрасная Юлия!

— И все же, думается мне, Главк поступает именно так.

— Главк никогда не избегает друзей! — ответил грек, подчеркивая последнее слово.

— Может ли Юлия считать себя его другом?

— Такой прелестный друг сделал бы честь императору.

— Ты не ответил на мой вопрос, — сказала влюбленная Юлия. — А правда ли, что ты обожаешь неаполитанку Иону?

— Разве красота не достойна обожания?

— А, хитрый грек, ты ускользаешь от ответа! Но скажи, Юлия в самом деле может быть твоим другом?

— Я благословлю богов и отмечу белым камешком тот день, когда она окажет мне эту честь.

— Но, даже когда ты говоришь это, в глазах твоих беспокойство, ты бледнеешь, невольно отворачиваешься— тебе не терпится поспешить навстречу Ионе.

Ибо в этот миг вошла Иона, и Главк действительно выдал свои чувства, что не укрылось от ревнивой красавицы.

— Разве восхищение одной женщиной делает меня недостойным дружбы другой? Неужели и ты поддерживаешь клевету, которую возводят поэты на твой пол?

— Не знаю. Во всяком случае, я постараюсь убедить себя в том, что ты прав. Главк, еще одно слово. Ты женишься на Ионе, это правда?

— Если судьбе будет угодно осчастливить меня.

— Прими же от меня в знак нашей дружбы подарок для твоей невесты. . Нет, нет, не отказывайся! Ты знаешь, таков обычай — друзья, поздравляя жениха и невесту, дарят им маленькие подарки.