Чекисты рассказывают. Книга 3-я - В. Шевченко

— Прошу, прошу. — Генерал пригласил Маркова сесть. Полковник опустился в кресло, а папку положил на стол генерала. Тот пододвинул ее к себе, раскрыл и начал читать документы.

Марков время от времени взглядывал на него, следя за выражением лица. Они работали вместе уже почти два десятка лет и научились понимать друг друга с полуслова.

Генерал, ногтем большого пальца отчеркнув на полях какую-то строчку, поднял голову.

— Так. Майор Гроженков доложил утром шестнадцатого?

— Да. «Одиссей» отвалил перед полуночью. К тому же у майора Гроженкова были основания для сомнений. Во-первых, сержант-пограничник, стоявший на КПП, у которого возникло подозрение, что на теплоход якобы не вернулся один из пассажиров, вел себя неуверенно, и это легко объяснить. Когда провели повторную проверку документов и им был показан пассажир с бородой, сержант узнал в нем человека, не вернувшегося с берега. Во-вторых, капитан Ксиадис был не совсем трезв после посещения Махинджаури.

— Понять можно, но восемь часов потеряно, — сказал Сергеев без осуждения в голосе, а только констатируя факт. И снова принялся читать.

На следующем листе он тоже сделал пометку и снова посмотрел на Маркова.

— В городе его можно было взять за хвост. — Генерал имел в виду город С.

— Там дальше есть объяснение старшины милиции, который нашел сходство между словесным портретом пассажира, поступившим от пограничников, и приметами Жолудева, имевшего отношение к инциденту в ресторане, — сказал Марков. — Есть показания москвички Панкратовой, которая была свидетельницей скандала, и докладная дружинников. Психологически поведение старшины в первые минуты общения с Жолудевым вполне оправдывается.

Генерал прочел эти бумаги. Смысл их сводился к тому, что старшина, оформлявший протокол скандала в ресторане, хотя и знал об объявленном розыске гражданина с приметами Жолудева, был сбит с толку поведением Попова, явно агрессивным. И если принять во внимание, что Попов оказался человеком, только что отбывшим наказание, то станет понятно, почему именно он, а не Жолудев заставил сконцентрировать на себе внимание старшины. Да к тому же, как признался сам старшина, он был немного размагничен после отпуска. Только через два часа после отправки Попова в вытрезвитель, еще раз перебирая дела с приметами разыскиваемых лиц, он вдруг осознал, что Жолудев сильно смахивает на одного из этих лиц.

— Чем можно объяснить столь опрометчивое поведение в ресторане? — Генерал спрашивал одновременно и Маркова, и самого себя.

— Либо это случайность, оплошность, либо... чем черт не шутит...

— Черти-то давно перестали с нами шутить, Владимир Гаврилович, — не дав договорить, заметил, улыбнувшись, генерал.

— Безусловно, если иметь в виду последний случай с Карповым. Тут немало зависит от конечной цели агента, — согласился Марков.

Да, генерал Сергеев имел в виду именно этот случай. Произошел он совсем недавно. Карпов (настоящая его фамилия была другая), отбывая в колонии наказание за хулиганство, написал заявление и просил срочной встречи с представителем органов госбезопасности для особо важного сообщения. Карпова этапировали в Москву, где он на допросе показал, что одной из вражеских разведок был нелегально переброшен на территорию Советского Союза для длительного оседания. Перед ним была поставлена цель — легализоваться через места заключения и после освобождения, имея на руках настоящие советские документы, обосноваться в Горьком и ждать указаний. Карпов выполнил первую часть задания разведки. В одном из киевских кафе он затеял драку (ему еще в разведцентре подобрали подходящую статью уголовного кодекса РСФСР, а именно 201, часть 2), был задержан, а затем осужден на два года.

— Вот именно, — сказал генерал. — Ну, ладно, пойдем дальше. — И снова склонился над папкой и уже не отрывался, пока не перевернул последний лист.

— Стало быть, Жолудев Михаил Иванович в Ижевске не проживал и не проживает? — подытожил чтение генерал Сергеев.

— Да, Иван Алексеевич, испарился Жолудев, — сказал Марков.

— Но искать его надо.

— Будем искать.

Сергеев закрыл папку, вернул ее Маркову и сказал как бы мимоходом, без нажима:

— А чего ж это Уткин? Сидел-сидел в Свердловске, а тут вдруг захотелось перебраться в Челябинск...

Марков, откровенно говоря, ждал этого вопроса. Они с Павлом Синицыным недаром вписали в дело «Одиссея» факт переезда Уткина — значит, не исключали возможности его связи с прибытием нового гостя. Генерал же сам выделил этот факт из других — значит, нить просматривается довольно определенно.

— И переехал именно сразу после захода «Одиссея» в Батуми, — уточнил Марков.

— Уж не появился ли где-нибудь совсем в иных краях еще один Уткин, а, Владимир Гаврилович? Это вы хотите сказать, не так ли?

Марков только пожал плечами. Сергеев улыбался.

— Проверочку себе устраиваете? — с легкой подковыркой сказал он. — Да и мне заодно тоже?

Марков не удержался, губы его растянулись в улыбке.

— Так ведь оно, Иван Алексеевич, иногда не мешает попутно проверить свою версию.

— Попутно, значит... Так-так-так... — Генерал был явно доволен. — Попутно! Если первый Уткин заслан для того, чтобы служить прикрытием для нового гостя, то, надо полагать, новый — фигура особой ценности, а, Владимир Гаврилович?

— Если эта версия верна, мы попадем прямо в десятку.

— В таком случае они сильно переусердствовали.

— Но рассуждали-то в целом правильно.

— Правильно, — согласился генерал. — Ищите Уткина Второго, Владимир Гаврилович. Вы, по-моему, на верном следу...

Марков поднялся, чтобы выйти, но генерал жестом остановил его.

— А как вы думаете, Владимир Гаврилович, коль скоро Уткин Первый сыграл свою роль — если, конечно, эта версия истинна, — не захотят ли его убрать? А? Придется поберечь.

— Да уж придется, Иван Алексеевич, — сказал Марков.

Глава пятая

БУДНИ УТКИНА ВТОРОГО

Каждое утро Владимир Уткин Второй, проснувшись, долго лежал в постели, прислушиваясь к звукам, долетавшим в комнату. Это было просто необходимо для того, чтобы вернуться в обстановку, которая окружала его в последние дни.

Изредка по тихой улице проходила машина. За стеной, в квартире № 2, невнятно бормотало радио. Куст белой сирени, начавший понемногу цвести, шелестел листьями. Про Уткина Второго нельзя было сказать, что это тонко организованная, нервная и чуткая натура. Он больше доверял своему инстинкту, а не умозаключениям. Он не был обременен никакими комплексами и никогда не страдал бессонницей. Он, конечно, любил ясность во всем, но не терял сна и тогда, когда другой бы на его месте дошел до мании преследования. Он никогда не думал о себе в третьем лице и не сравнивал себя с хорошо натасканным псом, но если бы кто-нибудь другой сделал такое сравнение, Уткин не стал бы возражать. Может, ему бы это даже понравилось.