Тимьян и клевер - Ролдугина Софья Валерьевна

– Это вряд ли, – вставил Айвор. – Если б так, то она сразу бы дала Уильяму смертельную дозу яда. А она поила его отравой понемногу, чтобы все поверили в наследственную болезнь… Версия сглаза тоже была убийце на руку, впрочем. Скорее всего, весть о ребёнке мистер Далтон принял с восторгом. Возможно, решил даже переписать завещание в пользу младшего – если он родится здоровым мальчиком, конечно. А миссис Далтон решила немного изменить обстоятельства в свою пользу – и убрать основного наследника.

– Экая гадюка, – цокнула языком Кэйти Броган и приобняла дочку за плечи. – И деточку мою, значит, не пожалела, чтоб злодейство своё прикрыть… И что ж, теперь её в каталажку поволокут?

Глядя на сжавшуюся под материнским прикосновением Этайнин, Киллиан на секунду захотел солгать и успокоить её, однако так и не смог. За него ответил Айвор, мягко, но безжалостно:

– Она избегнет наказания. Возможно, однажды и доведёт своё дело до конца, и некому уже будет её остановить. А Далтон готов принести в жертву даже собственного сына – любовь бывает и такой, разрушительной, эгоистичной и неразумной. Но дело сейчас в другом. Ты ведь об Оскаре пела тогда, Этайнин? Его называла предателем?

Щёки у неё выцвели, точно кровь от них разом отхлынула. Бледное лицо, обрамлённое белёсыми локонами, напоминало теперь стеклянную маску. Лишь потемневшие от избытка чувств глаза делали его живым – пугающим и красивым одновременно.

– Да. Я к нему пришла, час в дверь стучалась… Думала, прогонят. Но служанка меня пожалела, привела его вниз. Уж я ему говорила, клялась, что не на мне вина. А он выслушал, посмотрел насквозь, точно и не дарил никогда улыбок, и сказал: «Знаю». И ушёл в дом. Я тогда грешным делом подумала, что он сам брата и губит, – слегка повысила голос она и улыбнулась. – Да Бог помиловал.

– Повезло – не убийцу любила. Но предательство есть предательство, – так же тихо ответил Айвор. – И как ты поступишь, Этайнин?

Она сглотнула раз, другой, потом выпрямилась, поджимая губы, скинула материну руку с плеча, а затем повторила слова Айвора точь-в-точь:

– Любовь бывает и такой, разрушительной, эгоистичной и неразумной, – и замолчала.

Киллиан не понял ничего. Но компаньон, похоже, в пояснениях не нуждался. Он кивнул так, словно продолжал некий давний разговор:

– Значит, ты допишешь песню?

– Допишу, – упрямо откликнулась Этайнин, и взгляд её на мгновение напомнил о непростом нраве Оскара Линча, скрытом за пологом спокойных, нерезких движений и тихого голоса.

Айвор соскочил со спинки дивана и хлопнул в ладоши, улыбаясь весело и зло:

– Ну что же, так и будет. Ты, мальчик мой, обещал познакомить Морин с Этайнин? Я, пожалуй, возьму на себя труд свести их. И не смотри так на меня, я, разумеется, объясню всё… Позднее. Да, немного позднее.

Обижаться тут было совершенно не за что, но тем не менее Киллиан обиделся. Проходя мимо компаньона, он едва слышно шепнул ему:

– Мстишь за то, что я пытался разобраться с расследованием один?

– Я? – Айвор умудрился произнести коротенькое словцо с интонации мудрого, утомлённого чужой глупостью старца-отшельника. – Конечно, нет, как тебе вообще такое в голову могло прийти?

Когда он вместе с Кэйти и Этайнин отправился на Полынную улицу, Нив протяжно, по-лошадиному, вздохнула, глядя ему вслед с порога:

– Вот ей-ей, дуется он.

– Думаешь? – обречённо переспросил Киллиан, вглядываясь в серую хмарь, затянувшую окрестности.

– А то, – с грустью ответила Нив и пятернёй разлохматила нечёсаные серебристые космы. – Эхма! Вот вылитый мой батяня. Он, помню, раз уснул поодаль от бережка, а ему ноги телега переехала железным колесом. Батяня тогда насилу до реки дополз. Братец мой меньшой хотел его на закорках донести, а он как взвоет: «Так тебя растак через бревно, я тебе что, калека?!». Братец, знамо дело, тоже обиделся. Вот и дулись друг на друга три дня, пока в наш омут теченьем бочку с элем не вынесло. Тогда, конечно, замирились.

– Предлагаешь мне напоить Айвора? – развеселился Киллиан, переглянулся с Нив – и расхохотался с нею вместе.

А компаньон, точно издеваясь, в тот вечер так и не вернулся. Зато назавтра явился в три пополудни, взъерошенный от предвкушения, и выволок его из дома едва ли не за шкирку, протащил по волшебным тропам через накрапывающий дождь и заставил взгромоздиться на скользкую, чёрную яблоню над забором.

– Слушай, беру свои слова насчёт издевательств обратно, – сквозь зубы прошипел Киллиан, пытаясь удержаться на мокрой ветке и не рухнуть в заросли жухлой, остро пахнущей крапивы. – Хоть объяснишь, в чём дело?

– Тс-с! – насмешливо откликнулся Айвор и небрежно укрыл краем своего расшитого серебром плаща, одновременно прижимая к себе. Ветка яблони тут же перестала раскачиваться и стала надёжней, чем каменный мост. – Сам увидишь. Вон там, внизу.

Киллиан посмотрел, куда указывал компаньон, и с толикой удивления узнал чёрный ход в особняк Далтона. На крылечке стоял невысокий человек в тёмно-синей накидке с капюшоном.

– Это кто?

– Тише! – уже с откровенным недовольством шикнул Айвор. – Смотри.

Дверь приоткрыли и тут же попытались захлопнуть. Человек в плаще ловко подставил ногу, не позволяя сделать это, и принялся горячо объяснять что-то. Однако спустя полминуты всё же сдался и отступил – сперва от крыльца, а затем и дальше, на другой конец сада.

И – запел.

Точнее, запела.

Как весна без цветущих уборов,

Как река без песен хрустальных –

Без тебя я…

– Этайнин?! – выдохнул Киллиан, заработал мощный удар локтём под рёбра и едва не свалился с ветки. Айвор в последний момент смилостивился и втащил невезучего компаньона обратно на ветку, не иначе как волшебством помогая обрести равновесие:

– Помолчи, будь добр. В последний раз предупреждаю.

Как осенние хмурые зори,

Как бездомный путник угрюмый –

Мои думы…

Закончился второй куплет, и дверь снова скрипнула, отворяясь. Но того, кто стоял на пороге, по-прежнему не было видно.

Я тебя зову у ворот в ночи –

Но молчат ветра и луна молчит.

Лишь терновый куст шепчет мне в ответ:

«Продал он тебя за кошель монет».

Капюшон сполз на плечи; белокурые локоны Этайнин намокли под дождём и потемнели. Но голос её окреп; он доносился издали, однако чувствовался всей кожей, точно удар колокола под водою.

Голос звал.

И, как рыба в волне зелёной,

Попадая в колючий невод,

Бьётся втуне,

Так трепещут, волной влекомы,

В неводах из моих напевов

Твои думы.

И теперь тебе десять лет идти,

А моим словам – догорать в груди,

Мне с тобой делить небосвод седой…

И проклятье нам на двоих одно.

Она допела – и опрометью бросилась бежать. Вниз по улице, оскальзываясь на мостовой, падая, поднимаясь, стёсывая ладони о шершавые камни… Она то утыкалась на мгновение в собственное плечо, то прижимала руку к груди, точно унимая боль. Киллиан не мог видеть лица Этайнин. Но отчего-то ему казалось, что глаза у неё нынче почти чёрные.

А потом, когда шаги её затихли, с крыльца прямо под дождь ступил Оскар. Сделал несколько слепых, заплетающихся шагов – и побрёл через сад, вниз по улице, за поворот, в точности следуя за Этайнин.

Вскоре скрылся и он.

– Этайнин его увела, – произнёс Киллиан. Губы онемели, не то от холода, не то от суеверного страха. – Просто взяла и увела. Но… зачем?

– Любовь бывает разной. Эгоистичной, злой… и так далее, – Айвор вздохнул и притянул к себе Киллиана. Яблоневая ветка прогнулась, точно гамак, и заколебалась из стороны в сторону, убаюкивая. Дождь огибал старое дерево, создавая прозрачный шатёр. – А бывает жертвенной, хотя с виду кажется безжалостной. Второй претендент на наследство в этом доме – Оскар Линч. И его ненависть к миссис Далтон взаимна. Этайнин теперь уведёт Оскара. Далеко, так далеко, что никакая отравительница до него не дотянется… Но выбора он лишился. И когда-нибудь он возненавидит уже Этайнин, даже если сейчас и любит её.