Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере - Людмила Новикова

Несмотря на то что хаос, творившийся в белой судебной системе, не позволяет более или менее точно подсчитать общее количество заключенных, очевидно, что оно было не настолько велико, как это рисовала красная пропаганда. Наиболее достоверные данные были представлены еще советским историком А.И. Потылицыным. Детально изучив книги приема арестованных Архангельской губернской тюрьмы, он установил, что с августа 1918-го по ноябрь 1919 г. в ней побывало вовсе не 38 тыс. человек, а 9760 арестованных[731]. Учитывая, что Архангельская тюрьма была не только самой большой тюрьмой Северной области, но и главным пересыльным пунктом, эта цифра, по всей вероятности, включает в себя большее число всех побывавших под арестом. Некоторые арестанты учитывались по нескольку раз, дважды или даже четырежды проходя через губернскую тюрьму. Кроме того, число заключенных включало не только политических, но и уголовных и даже административных арестованных, которые в большом числе попадали в тюрьму на несколько дней или недель за спекуляцию, нарушение комендантского часа или отсутствие пропускных документов[732]. В тюрьмах и лагерях Северной области оказывались и многочисленные красные военнопленные и перебежчики. В частности, в августе 1919 г. из примерно 4 тыс. человек, находившихся под стражей в Архангельской губернии (не считая Мурманского края), почти 4/5 были красными военнопленными, солдатами дисциплинарных рот или арестованными солдатами тех белых полков, где недавно произошли беспорядки. Большинство из них после «сортировки» направлялись в белые части[733]. Учитывая все имеющиеся данные, в целом через тюрьмы и лагеря Северной области, очевидно, прошло от 10 до 15 тыс. человек.

В отличие от количества арестованных, численность погибших от репрессий в Северной области можно определить лишь гипотетически. Большинство материалов военно-судебного ведомства и военно-полевых судов, выносивших приговоры о расстрелах, были уничтожены накануне белой эвакуации. Однако свидетельства о расстрелах в советских мемуарах, детально перечислявших известные случаи казней, упоминания в белой прессе и приказы командующего армией, утверждавшего смертные приговоры, позволяют примерно оценить общие масштабы террора.

Бóльшая часть расстрелов обычно связывается с деятельностью военно-полевых судов. Они разбирали дела военнослужащих, жителей занятых «неприятельских» областей и гражданских лиц, совершивших «особо тяжкие виды государственной измены»[734]. Однако учрежденные вскоре после белого переворота, они в первые месяцы почти не выносили смертных приговоров. Поэтому ноябрьский 1918 г. расстрел в Архангельске прапорщика Ларионова и пяти членов его отряда, устанавливавшего советскую власть на Печоре, вошел во многие красные мемуары и советские исторические труды как исключительно значимое событие и показатель жестокости белой юстиции[735].

С конца 1918 г. в связи с успехами белой мобилизации военно-полевые суды над военнослужащими стали более частым явлением. Все чаще выносились и смертные приговоры, в частности за самовольное оставление командования, за шпионаж в пользу неприятеля или попытки подговорить часть к переходу на сторону противника. Жертвами расстрелов становились также зачинщики восстаний в белых полках и участники нападений на офицеров[736].

Однако военно-полевые суды не стали слепым орудием скорых расправ. Как свидетельствуют уцелевшие судебные протоколы, они продолжали приговаривать преимущественно не к расстрелу, а к тюремному заключению и принудительным работам[737]. Кроме того, они едва ли были средством устрашения простого населения, так как судили преимущественно военных и почти исключительно за военные преступления. Казни гражданских лиц были редки. Самым известным случаем был, пожалуй, расстрел членов подпольного большевистского комитета в Архангельске весной 1919 г.[738] И даже известный приказ Миллера о политических заложниках, угрожавший в отместку за убийства белых офицеров казнить заключенных, арестованных за большевистскую пропаганду[739], едва ли имел широкие последствия, так как нет никаких данных о том, что это распоряжение когда-либо применялось в действительности. Расстрелы стали более часты осенью 1919 г., когда положение белого фронта оказалось наиболее угрожающим.

Тем не менее главной причиной гибели заключенных были не расстрелы, а болезни, связанные с недоеданием и невыносимыми условиями содержания. В этом отношении показателен пример Иоканьгской тюрьмы, ставшей символом белого террора. Тюрьма в заброшенном промысловом становище Иоканьга на Мурмане была создана осенью 1919 г., чтобы обезопасить Архангельск и окрестности от соседства политических заключенных. На Иоканьгу были переправлены более тысячи человек, большинство из них – подследственные арестанты, обвиняемые в содействии большевикам, и пленные красноармейцы, которых можно было содержать на пустынном берегу при минимальной охране. Заведовал тюрьмой выходец из забайкальского казачества И.Ф. Судаков. Несмотря на четыре класса образования, он в прошлом сделал блестящую карьеру, поднявшись от тюремного писаря до начальника Верхнеудинской тюрьмы. Отличаясь крайним садизмом, Судаков собственноручно избивал арестантов до полусмерти, выгонял их босиком на снег и мороз и возглавлял пьяные оргии охраны со стрельбой по арестантским баракам. От рук Судакова и охранников погибло, судя по различным источникам, более двух десятков заключенных. Тем не менее главными палачами на Иоканьге были тиф и цинга, которые десятками отнимали жизни у голодных обитателей, промерзших и продуваемых ветром бараков. В итоге из-за истощения и болезней погиб почти каждый четвертый из иоканьгских арестантов[740]. Преимущественно от болезней гибли и обитатели других тюрем, в частности Архангельской тюрьмы, где эпидемии убивали не только заключенных, но даже надзирателей[741].

Таким образом, хотя белые расстрелы, вероятно, унесли несколько сотен жизней, главной причиной гибели населения в Северной области, как и в Советской России, были истощение и эпидемии. Косвенным показателем этого являются демографические данные о численности населения губернии за 1917–1920 гг. Зафиксированный в 1918 г. рост смертности на треть по сравнению с предыдущим годом был связан, с одной стороны, с резким ростом рождаемости после возвращения домой фронтовиков (более пятой части всех умерших составляли дети в возрасте до одного года), а с другой стороны, с последствиями охватившей губернию эпидемии «испанки». В 1919 г., на который, согласно всем данным, пришелся пик белых репрессий, напротив, численность населения губернии существенно не менялась, а уровень смертности не превышал среднестатистический за предшествовавшие годы[742].

Таким образом, несмотря на многочисленные политические аресты и расстрелы, белый режим на Севере России не опирался исключительно или даже преимущественно на террор. Жертвами расправ становились, как правило, участники восстаний в белых полках, пленные большевистские комиссары и наиболее скомпрометированные советские руководители. Более жестокие политические репрессии, как это было типично для Гражданской войны, прокатывались по недавно захваченным территориям. В частности, когда белые кратковременно заняли Яренский уезд Вологодской губернии, по уезду было расстреляно до ста человек по приказу местного военачальника капитана Н.П. Орлова, как позже утверждала советская уездная комиссия по установлению жертв белого террора[743]. Однако в целом Северный фронт отличался малой подвижностью, поэтому случаи, подобные яренским, были немногочисленны.

Судя по всему, репрессии со стороны белых также не изменили радикально состав местных самоуправлений. Хотя политические аресты смели некоторые уездные советы и управы, они глубоко не затронули волостную и сельскую администрацию. Несмотря на случаи арестов председателей и членов волостных советов и комитетов бедноты на недавно захваченных территориях[744], многочисленные свидетельства о составе самоуправлений говорят о том, что в сельской и волостной администрации массово продолжали работать прежние лидеры.

Устойчивость власти в деревне на протяжении Гражданской войны, безусловно, была связана с тем, что белые не могли жестко контролировать территорию, находившуюся под их управлением, так как все силы и ресурсы Северной области были направлены на фронт. В то же время очевидно, что белое руководство не пыталось изменить местное управление и вообще отношения в обществе в такой степени, как это стремилась делать советская власть. Белый террор, несмотря на мстительность некоторых военачальников и упорство старорежимных судей, не являлся средством социальной инженерии[745]. Вероятно, белый террор в Северной области несколько приглушил голоса недовольных и запугал некоторых из возможных сторонников большевиков. Однако в целом население Архангельской губернии поддерживало белую власть и воевало в составе белой армии прежде всего не потому, что боялось репрессий. Главным мотивом было то, что содействие власти обещало принести некоторые выгоды, способствовать разрешению сельских споров и помочь выжить в трудных условиях Гражданской войны.