Гортензия в маленьком черном платье - Катрин Панколь

Эмили заинтересовалась и осторожно повернула голову к экрану. И вновь чуть не задохнулась. Она узнала свое платье, свое голубое платье с вышивкой жемчугом в виде птиц, положивших длинные шеи на плечи. Ей захотелось закричать: «Это мое платье! Мое!» И в ее платье была высокая тоненькая девушка, поднимающаяся в небо по скрипке, как по шелковой веревочной лестнице. Она словно летела над сценой. У нее были глаза стрекозы и подбородок, как горлышко бутылки. Внизу на экране появилось имя девушки: Калипсо Муньес.

Джузеппе, скрученный спазмом, излился в рот Эмили и сжал ее голову коленями так сильно, словно хотел раздавить ее. Он вопил, как орангутанг, и голова его билась о спинку дивана.

Эмили опять поперхнулась, высвободилась, судорожно хватая воздух.

У нее было впечатление, что ее только что стукнули кулаком в лицо. Безвольной марионеткой она упала на ковер. Изо рта сочилась сперма, Эмили не любила глотать. Она обычно аккуратно сплевывала в платочки, которые прятала под диваном. А он ничего не видел, потому что в этот момент, запрокинув голову на спинку дивана, приходил в себя.

Калипсо Муньес, ее дочь, играет на скрипке по телевизору.

Эмили вытерла рот, спрятала платок. Калипсо Муньес. И тут ее дочь на экране заговорила. Голос у нее был приятный, негромкий, хорошо поставленный. Подбородок у нее был нехорош, и зубы тоже нехороши, но ее глаза с чудесным мечтательным выражением были глазами небожительницы. Рядом с ней стоял красивый парень, высокий брюнет, и нежно смотрел на нее. Они явно еще не спустились на землю, они были там, в облаках.

Джузеппе затребовал стаканчик, но она знаком попросила его помолчать. Он не возражал, покорно и обессиленно валялся на диване, постепенно сдуваясь, как проколотый воздушный шар.

– Ты что, ее знаешь?

– Да.

– Хорошо ее знаешь?

– Это… это дочь моей подруги, Долорес.

– Olé, Долорес!

Он был в чудесном настроении, ему хотелось говорить по-испански, прищелкивать каблуками, есть такос, танцевать фламенко. Он величественно произнес:

– Передай своей подруге, что ее дочь безумно талантлива! А я все же хочу немного выпить.

Она оттолкнула его локтем, он заглушал голос Калипсо.

– Алкоголю мне, muchacha! – гаркнул он ей в ухо, хохоча.

Muchacha!

Внезапно перед ее глазами пронеслась вся история: мужчина, гараж, грузовик на дороге, пальмы, бугенвиллеи, комнатки в мотелях, где никогда не было кондиционера или же он был сломан. Это был тот год, когда родители отправили ее заканчивать лицей к дяде и тете в Майами. Папа страдал от «затяжной болезни», мама должна была о нем заботиться «день и ночь», у них был «тяжелый момент в жизни», им надо было «побыть друг с другом», и вообще, так лучше для нее. Она поняла, что стесняет их.

Проблема заключалась в том, что она стесняла и дядю с тетей тоже. Их вечно не было дома. Они были на диете и ели только куриную грудку. Детей у них не было. Они на знали, как разговаривать с племянницей. Сначала им даже понравилось, что у них образовалась взрослая дочь, красивая блондинка. Тетя причесывала ей волосы, покупала мини-юбки, купальники, тушь для ресниц, накладные ногти, накладные ресницы, тампоны. Дядюшка водил ее играть в гольф и поил коктейлем «Манхэттэн». Но длилось это недолго, потом им надоело, и они бежали с поля боя. Тетя занималась продажей косметики, ходила по квартирам, она уезжала к клиентам все дальше и дальше со своим чемоданчиком, полным образцов и пробников, вареной грудкой в пластмассовом контейнере, домой возвращалась все позже и позже. Или вообще не возвращалась. Ну дядя особенно и не заморачивался, его тоже не было дома. А он чем занимался? Она уже не помнит. Какая-то мужская профессия. Профессия отсутствующего дома мужчины. Они встречались редко. Он сказал: «На, держи ключи, ты со всем справишься!»

Она справлялась.

Она даже с радостью со всем справлялась, потому что была свободна. Свободна! Она могла по утрам валяться в постели до полудня, смотреть телик, есть печенье, пирожные, кексы и мороженое, поглаживая себя пальцем, она постанывала, это было интересно. Доставляла себе удовольствие. В каждой комнате был телевизор. Зачем это нужно, если их никогда нет дома?

Она следила за соседским домом, спрятавшись за занавеской. Рабочие достраивали террасу. Она наблюдала, как они плюют, ругаются, пьют пиво. Кубинцы с всклокоченными волосами, волосатыми телами, здоровенными мускулистыми ручищами и пудовыми кулаками. Она дрожала от желания и бежала на кровать, чтобы снова ласкать себя. Она придумывала совершенно бессмысленные истории. Там был один мужчина, который ей очень нравился, высокий, сильный, волосатый, он ходил неторопливо, все разговаривали с ним почтительно, как с начальником. Ее это возбуждало.

Однажды он позвонил ей в дверь. Хотел спросить, нет ли у соседа набора гаечных ключей. Ему было нужно попасть в гараж.

Она снова увидела, будто это было вчера: она стоит босиком на плитке в длинной рубашке, которую она стащила у дяди, она только что съела целое ведерко мороженого, ее слегка подташнивает. Она попыталась сунуть два пальца в рот и вырвать, но ничего не получилось. Мужчина оперся о притолоку, он смотрит на нее тяжелым взглядом, к его шее прилипли травинки, они хорошо пахнут, она подходит к нему вплотную, касается его, он не отстраняется, от него исходит что-то невероятно сексуальное. Он кажется одновременно мощным и нежным, она раньше думала, что все мужчины похожи на ее отца, скучного и заурядного, как электроприбор. «А сколько ему лет?» – подумала она, изучая его, вдыхая его дыхание. Он был сухим и поджарым, мускулистым, темные волосы подрезаны в скобку, шея у него была загорелая, медного цвета. Сквозняк задрал полу ее рубашки. Она уронила связку ключей, наклонилась, чтобы ее поднять, он тоже наклонился, она сознавала, что ноги у нее расставлены, что он может видеть ее белые трусики, это возбуждало ее, этот человек возбуждал ее, и он, должно быть, это чувствовал, потому что схватил ее за руку, и она ничего не сказала, ведь она следила за ним из окна уже столько дней. «Он прораб», – сказал ее дядя. Надо же, какая профессия!

И вот в это утро она отдалась ему. Он заглянул в комнату, взгляд его спрашивал: «А они тут?» Она мотнула головой: «Нет, нет». Он потянул ее в спальню, прижал к стене, упал на колени, осторожно приподнял рубашку, стал целовать ей ноги, какие они красивые, какие они нежные, он мог бы так целый день их ласкать, он провел пальцем по внутренней стороне ее бедра, подождал немного, потом пошел выше, он ждал, он касался ее, потом опять ждал, потом аккуратно ввел палец внутрь. Она протянула к нему руки, ну сделай же что-то, она не может больше ждать, она еще не знает, чего она не может ждать, но вся выгибается, а он по-прежнему стоит перед ней на коленях, приподнимая ее рубашку, она схватила его голову, прижала ее к своему паху, она не знала, почему она это делает, она не знала, но делала так, словно все знала, словно у нее был «опыт в этих вопросах». Это тоже была одна из фраз ее отца. Она взяла голову мужчины, приложила себе между ног, и он стал целовать ее там, в том самом месте, которое она любила ласкать, глядя телевизор и поедая сладости на кровати.

Он целовал ее там.

Нежно. Словно маленького ребенка. Он лизал ее, ласкал, зарывался лицом в ее промежность, смачивал ее слюной. Она не двигалась. Она не знала. Она не знала. Она была словно рессора, готовая лопнуть. «Я сейчас лопну, – сказала она, – это точно». Она закрыла глаза, и небо стало черным.

Ее словно поразило громом. Словно гром разразился посреди ее тела. Словно ее кромсали на куски. Она закричала, словно он резал ее ножом, он закрыл ей рот рукой, тогда она закричала сильнее, она кричала, что сейчас умрет, отбивалась, она и вправду поверила, что может сейчас умереть. Он говорил, нет, нет, ты не умрешь. Она коснулась его волос, они были черные, жесткие, как сухая солома, она пощупала их, боясь, что они сейчас загорятся. Она погладила его по голове, как гладят какую-то драгоценность, сокровище. Вот это и называется оргазмом? Это слово, которое казалось ей таким глупым, вялым, бледным, липким, как пастила, и вот его она вымаливала у мужчины. «А могу я остаток жизни прожить с вами? Никогда больше с вами не расставаться?»

И она потеряла сознание. Стала падать. Он подхватил ее. Она обняла его за шею, всхлипывая, а она точно не умрет? «Нет, конечно нет, – уверял ее он, – ты красавица. Я видел тебя, я хотел пойти к тебе, попробовать тебя на вкус, я хотел взять все наслаждение мира и подарить его тебе, вытатуировать его на твоих бедрах, на твоих ногах, на груди, чтобы ты ходила и демонстрировала его, как орден, моя чудесная красавица, моя невозможная красавица, моя американская красавица. Muchacha, – выпевал он, – mu-cha-cha.

Mi muchacha».

А что потом?

Потом они не могли отлипнуть друг от друга.

Они были как две собаки.