Гортензия в маленьком черном платье - Катрин Панколь

У Джузеппе не было дома в Ист-Хэмптоне, но зато был палаццо возле Сиенны. Там жила его мать. Отец его умер. Он звонил матери каждое воскресенье и подолгу с ней разговаривал. Это был очень внимательный, очень почтительный сын, ничто на свете не смогло бы помешать его воскресному звонку.

Она не стала бы ставить на плохую лошадку.

Он приглашал ее в хорошие рестораны, оставлял там большие чаевые, дарил ей шали из шерсти антилопы чиру, которые стоили тысячи евро. Эта тибетская антилопа обитает на высоте более пяти тысяч метров. Для того чтобы связать одну шаль, нужно убить пять антилоп. А он ей две такие шали подарил. Тут она сообразила, что из-за нее в горах Тибета погибло десять антилоп. Это ее несколько расхолодило, и когда он предложил подарить ей третью, она отказалась под предлогом, что не хочет его разорять. Он возразил, что это ерунда, но она представила еще пять новых антилоп на окровавленном снегу – и все из-за нее, и сказала, что нет, без вопросов нет.

Он счел ее поведение весьма благородным, рассказал об этом матери, которая, судя по всему, тоже удивилась. «Хоть одна здравомыслящая попалась», – усмехнулась она.

– Почему она так сказала? – спросила Эмили.

– Для нее все женщины, с которыми я общаюсь, это женщины дурного поведения, которых интересуют только мои деньги. Но только не ты, моя дорогая!

– Шлюхи, что с них взять, – заключила она.

Иногда, когда она трудилась у него между ног, она думала об антилопах и о том, что ей повезло немногим больше, чем им. Она тоже в руках мужчины, который обходится с ней не лучшим образом.

Глупости, не на что ей жаловаться: она поставила отнюдь не на худшую лошадку.

Он водил ее в ювелирный магазин «Тиффани», в оперу, повторял: «Tesoro mio»[40], поглаживая ее по щеке, в полумраке кинозала брал ее руку и клал себе между ног. Она хихикала, извивалась, но руку оставляла и даже немного двигала ей, если было совсем темно. Он унаследовал семейное предприятие «Ла Каза ди Лена», она не очень точно знала, в чем там суть, но, кажется, это был какой-то виноградник в Умбрии. В данный момент его мать и сестра управляют предприятием, а он налаживает деловые связи в Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке, в Москве, в Дубае, в общем, по всему миру. Она познакомилась с ним во время репортажа о семейных предприятиях в отраслях, касающихся производства предметов роскоши: «Маленькие компании с большим доходом». Он жил в пентхаусе на Пятой авеню, рядом с отелем «Пьер». Он носил рубашки, на которых были вышиты его инициалы, открывал перед ней дверцу такси и проверял, не перекосился ли на сторону галстук, прежде чем позвонить в дверь к друзьям.

Так что с манерами у него было все в порядке.

Она поставила отнюдь не на худшую лошадку.

С Джузеппе, если он попросит ее руки, она больше не будет обязана работать, он все для нее сделает. Он не хочет детей, говорит, что от них много шума, что ими постоянно нужно заниматься, что они едят много сладкого и у них от этого бывает кариес. А он хочет, чтобы она посвящала всю себя ему. И холмику в штанах. Но он говорил это смеясь.

У него есть чувство юмора.

«Надо пропустить стаканчик, пока ждешь. Чего он на этот раз от меня захочет? Можно подумать, он испытывает меня. А может так быть, что он и правда испытывает меня? Это как-то мелочно и пошло».

Она налила рюмку водки и тут же обругала себя идиоткой, он ведь почует запах, когда будет ее целовать. Вылила содержимое рюмки обратно в бутылку. Нельзя испортить дело. Она вынуждена экономить. Не факт, что ее контракт продлят в сентябре. Ей дали понять, что пора «слегка освежить лицо», если ей хочется остаться на телевидении и представлять передачу «Богатые и знаменитые и я». Хочется ли ей остаться на телевидении?

Грейс, домработница, приготовила в большой салатнице фруктовый салат. Эмили схватила кусочек ананаса, разорвала его крепкими белыми зубами, сок потек по ее пальцам с красными ногтями. Она подумала о том, что нужно втягивать живот. Грейс вот не нужно освежать лицо, чтобы готовить еду. Ей повезло. И минеты ей тоже не нужно делать… но зато она делает домашние задания со своими двоечниками-сыновьями!

«Я предпочитаю минеты. Тем более у меня есть навык. Просто думаешь о чем-то другом. Я приклеиваю между ног Карибское море, теплый песок, голубую воду, оранжевых и зеленых рыбок, и хоп – я уже мурлыкаю песенку себе под нос. Как выходят из положения те, у кого нет воображения? Жалею их, дело-то долгое, однообразное».

Он опаздывает. Передача начнется без него. Она подула на свои ногти. Прыснула ментоловым освежителем дыхания в рот. Понюхала свои подмышки. Провела пальцем под леопардовыми стрингами. Понюхала. Побрызгала духами шею. Одними и теми же, всегда одними и теми же. «Я женщина верная, вот так-то». Поправила грудь в лифчике. «Сорок пять лет, а выгляжу неплохо». Она не сказала ему, сколько ей лет. Он расспрашивал ее, но она уклонялась от ответа, довольствуясь жеманными банальностями типа: «У любимой женщины нет возраста». Однажды он предположил: «Сорок?» И она приняла обиженный вид. Тогда он сказал: «Ну ладно, тридцать восемь?» Она оттолкнула его, и он не получил свой обычный гостинчик. Голову на отсечение, что потом она солжет что-нибудь!

В дверь позвонили. Она бросила последний взгляд на гостиную. Все на месте. Бутылка виски, вода «Перье», лед. Телевизор включен. Спички, машинка для обрезания сигар. Пепельница.

Она бросилась к двери, радостная. «Бегу, amore mio[41], бегу!» Мелко переступая на каблуках, помчалась, споткнулась о край ковра, едва не растянулась, но удержалась, схватившись за комод. Звонок заверещал еще раз, властно, раздраженно.

– Иду, amore!

Она перевела дух, взбила волосы перед зеркалом в прихожей, облизала губы, втянула живот и наконец открыла.

– Добрый вечер, bellissima! Я вовремя пришел к передаче? Не началось еще?

Она его успокоила. Он быстро поцеловал ее, поправил узел галстука, заглянул через ее плечо на экран и спросил:

– А у тебя есть рожок для обуви?

Пинкертон позвонил Калипсо и предупредил ее, что сейчас начнется передача. Калипсо и мистер Г. уселись в гостиной и молча ждали. Мистер Г. взял свой фотоаппарат, чтобы сфотографировать экран.

– Ты предупредила Улисса? – спросил он, одергивая свой вышитый жилет.

– Забыла!

– Сделай это сейчас же! Он тебе этого не простит.

Она тотчас схватила телефон и набрала Улиссу.

У того произошел изрядный прогресс, он стал произносить звуки, которые можно было различать. Таким образом получались даже целые фразы. Иногда он нервничал и решал больше не разговаривать.

После концерта она позвонила ему. Их диалог выглядел примерно так:

– Ты дела пла, amor?

– Да, abuelo. И платье, и туфельки.

– Ты краси…!

– Они много аплодировали, и мы победили. Мы победили!

– Хо-ро-шо, я рад!

Он не мог долго говорить, сразу уставал.

– И у меня взяли интервью для телепередачи! Журналист говорил со мной о деньгах, о гонорарах, о конкурсах, о соперниках, в общем, очень мало о музыке. Пинкертон сказал, что это нормально, именно такие вещи интересуют людей.

На этот раз трубку взяла Росита. Калипсо закричала:

– Я забыла вам сказать! Сейчас начнется! Сейчас начнется! Передача по телевизору, в которой меня покажут! «60 минут»! Потом созвонимся еще, ладно?

Она положила трубку, перевела взгляд на экран и увидела, как на сцену выходит высокая тоненькая девушка в голубом платье, расшитом жемчугом, проходит к стулу, садится, грациозно поднимает скрипку.

Калипсо во все глаза смотрела на девушку: это она? Неужели это она?

Она повернулась к мистеру Г. и спросила его:

– Это я? Это правда я?

Он кивнул и улыбнулся.

Казалось, он улыбается не ей, а какой-то женщине у нее за спиной.

Она обернулась, но там никого не было.

В разгар своих тяжких трудов Эмили услышала, как играют скрипка и фортепиано. Она повернула голову к экрану. Она могла бы делать свое дело и телевизор смотреть. Хоть не так скучно было бы. Но он быстро вернул ее голову в прежнее положение. «Que bontà[42], – вздохнул он, – вот прелесть-то! Давай, милая, не отвлекайся, песнь этой скрипки так прекрасна! И какое счастье ты мне даришь!» Он положил ей руку на затылок, чтобы ускорять или замедлять ее движения, он сам держал в руках бразды своего удовольствия. Она поперхнулась, чуть не задохнулась, но дело не бросила, продолжала, хорошая девочка.

Он застонал от удовольствия. Слова уже стали неразборчивы. «А пианино, что за пианино! А скрипка, ах, какая скрипка! Dio mio![43] Эта девушка – потрясающий музыкант! Она просто необыкновенная, она играет, как ты сосешь, любовь моя. Это настоящий виртуоз. Какая ты все-таки добрая, что даешь мне это наслаждение! А девушка какая, вот бы она поиграла смычком на моем пареньке! Ты делаешь моего паренька таким счастливым! Он кричал бы от счастья, если бы мог. Ma questi due[44], они просто необыкновенны! Плакать хочется! Сколько красоты, сколько души!»