Война (СИ) - Шепельский Евгений Александрович

Она повернулась лицом к стеллажу, ко мне спиной. Я видел, как под камзолом ходят лопатки.

— Зачем тебе возрождать гнилую династию, крейн? Она потеряла уважение у всех дворян. Отпрыски Растара — и Хэвилфрай, и Мармедион — жалкие вырожденцы, марионетки, тупые, напыщенные, надутые спесью вши.

— Однако покойный Таренкс Аджи… — проронил я, и увидел, как она дрогнула всем телом. О-о, вот это интересно. Я вывел ее на эмоции, и она не смогла сдержать дрожь при упоминании… Значит, Таренкс Аджи — уцелел, но где-то затаился. Выжидает, сукин кот, плетет интриги! — Покойный Таренкс Аджи и ты… вы делали ставку на одного из вырожденцев…

Она резко повернулась, лицо собранное, жесткое, но в глазах все еще странный блеск, и — сомнения.

— Мои планы давно изменились! Ты подрезаешь мне крылья, крейн Торнхелл! Уничтожаешь мою армию, а ведь она нужна не просто, чтобы держать в покорности моих конкурентов! Недавно… — Она потерла свежую ссадину на подбородке. — Наши сухопутные караваны в Норатор регулярно атакуют дэйрдрины. Нам приходится разбираться. Недавно я разбиралась с этим лично. Ты подрезаешь крылья не только мне. Всей теперешней торговле. Ты слышал про Таскера Ройдо?

— Нет.

— Он из простых горожан Китраны. Он лютый. У дэйрдринов он правая рука прозреца. Вздумал обложить данью наши караваны… — Она снова потерла ссадину. — Опрометчивое решение. Итак, ты уничтожишь мою армию. Торговые пути окажутся парализованы. А дэйрдрины все сильней. Они намного сильней, чем ты можешь представить, Торнхелл! Подумай, что случится с торговлей?

О, уже не крейн, уже называет по фамилии. Прогресс!

А насчет дэйрдринов, решивших заняться банальным рэкетом, я, конечно, не имел представления. Но я имел представление о том, что вынимать кирпичики из стены власти Санкструма надо очень аккуратно, чтобы стена, чего доброго, не завалилась на тебя самого.

— Норатор переживет кратковременное падение торговли, Анира. Ну а когда начнется война — я смогу разделаться с дэйрдринами, ибо у меня… — я сделал значительную паузу, — у меня имеется новое, могучие оружие.

Ее брови взметнулись в немом вопросе, но я покачал головой — мол, нет, не скажу, военная тайна. Она хмыкнула.

— И, конечно, войну ты намерен закончить быстро?

— По возможности быстро. Чем меньше длится война — тем меньше потерь. И людских, и денежных…

— Ты не ответил, зачем тебе возрождать династию?

— Считай, что я искупаю грехи Растаров. Пожираю их. Все, что они сделали, все, что они не сделали — будет искуплено моим правлением. Разумным, милосердным, взвешенным.

Наступила пауза. Анира размышляла. Я стоял, все так же опираясь о кованую спинку кресла. Сквозь зеленую ткань штор сочился свет умирающего дня.

Вдруг владычица Гильдии ослабила ворот камзола, распустила тугую шнуровку. Ужатая грудь освободилась, натянула коричневато-красную ткань… Взгляд, направленный на меня, стал… мурлычущим, о, женщины умеют так мурлыкать глазами… без звуков, без слов. Взгляд обещал. Взгляд манил.

— Я не слишком привечаю мужчин на любовном ложе, Торнхелл… Но с тобой могла бы попробовать… С той поры, как Энике сгинула в Лесу Костей… Мне холодно и одиноко… Так порой одиноко, ты не представляешь. Хочется свернуться клубочком под одеялом, и чтобы кто-то был рядом, кто-то согрел меня, так крепко согрел…

Энике. Девушка с кнутом, которым она обещала снять с меня всю кожу. Еще та упырица. Анира молча смотрела, возбужденно дыша, вернее, конечно, имитируя возбужденное дыхание. Матовая кожа щек розовела, губы полуоткрылись, обещая… Эта женщина умела притворяться и использовала все шансы, чтобы выкрутиться с наименьшими потерями — или вовсе без потерь. Угрозы, посулы денег не помогли? Так почему бы не использовать похоть? Просто еще один ход в споре хозяйствующих субъектов.

Она подалась ко мне, обходя стол, но — резко отстранилась, подбежала к стеллажу, схватила новую бутылку и, наполнив бокал до краев, выпила залпом. Стукнула бокалом о стол. Капли вина на ее губах напоминали кровь. Раздался смешок. Потом — заливистый хохот.

— Тебя ведь не купить на такие простейшие игрушки, Торнхелл!

Я смолчал. Она кивнула в такт своим мыслям.

— И не купить деньгами. Любыми деньгами.

— Очень хорошо, что ты это поняла.

— Ради чего же ты действуешь? Раньше, еще в первую нашу встречу, я бы сказала: ты хочешь наложить лапу на все, вообще на все что есть в Санкструме, но… Нет, нет, это не так! Так ради чего же ты все это затеял? Ведь Санкструм даже не твоя родина! Искупить грехи Растаров? Чушь! Скажи мне истинную правду!

Я пожал плечами.

— Я тут родился. Повторно. И после всего что я тут пережил… я принял ответственность за судьбу этой страны. А страна эта в очень скверном состоянии. Я уже говорил там, в шатре Аджи, — я хочу наказать плохих и вознести хороших, и принять законы настолько умеренные, чтобы они позволили жить всем, а не только избранным… — Я умолчал про концепцию «эффекта бабочки», при котором бесконтрольное обогащение таких вот Анир, автоматически вгоняет в нищету массу людей.

— Ты подрезал мне крылья. Я упала. Но ты меня не жалеешь.

— Конечно, нет. Жалость унижает. И больше всего — жалость унижает сильных.

— Это правильно. Нет, ты не жалеешь. Свет Ашара! Если бы я увидела жалость в твоих глазах — я бы тебя убила. Но ты и не хочешь меня уничтожить… Ты не топчешь с наслаждением. Я не вижу сладостного триумфа в твоих глазах! Ты хочешь… чтобы я продолжала жить!

У меня чудовищно ломило затылок. Нервишки, чтоб их. Ну, и не стоило после виски хлебать вино.

— Ты милосерден, Торнхелл… Но по-своему…

То, что я предлагал, не укладывалось в концепцию ее мира — есть или быть съеденным, и от этого она ощущала замешательство, я видел это по ее взгляду. Я предлагал ей понимание идеи милосердия, искаженного, но действенного, и — разумного.

— Ты поднимешься снова — если захочешь. У Морской Гильдии много денег.

Я умолчал о том, что уже готов проекты моей собственной морской гильдии, который подрежет любые монополии на корню и навсегда закрепит право свободной конкурентной торговли.

Она колебалась.

— Но ты лишаешь меня управления!

— Ты сможешь отдавать распоряжения своим приказчикам и всем, кто остался за стенами порта.

— Через тебя?

— Через моих людей. Однако порт и движение товаров через него будут закрыты.

Я подбросил монетку. Орел. Надо же, как везет мне нынче!

— Дай слово: если я тебе покорюсь, ты уничтожишь газету. Слухов про вину Гильдии ты тоже распускать не станешь. Дай слово! Ты сдержись слово, я знаю.

— Даю слово, Анира. — Конечно, я не стал ей говорить, что отпечатанного тиража нет, что это просто пугалка.

Она промолчала несколько минут. Затем сказала задумчиво:

— Ты не жалеешь и не читаешь проповедей, но все же… Я чувствую себя будто перед священником, который трындит о милосердии… Чертовщина! Кризис… Я догадывалась, что рано или поздно он наступит. У меня были прямые договоренности с Сакраном и Армадом на предмет торговли, но теперь… Возможно, в случае воцарения Варвеста я потеряла бы больше. Я должна приказать своим людям сложить оружие? Да, ты уже сказал это…

— Разумеется. Я хочу выйти отсюда с подписанным тобой указом. Все твои солдаты за стенами порта — отныне лишены места и жалования. Все моряки на кораблях — переведены в военный флот Санкструма. Ты можешь рассказать о войне генералу Зерту и своим лейтенантам. Возможно, они согласятся вступить в мою армию. Я нуждаюсь в офицерах. Героям будет оказан почет.

Она все еще колебалась.

— Когда начнется война, я и мои люди окажутся запертыми в порту, как в ловушке!

— Когда начнется война, я отпущу твоих людей и тебя. Пара недель домашнего ареста — это недолго.

Взгляд ее заметался в надежде отыскать какую-то лазейку, но… не нашел, увял, затем вдруг остановился на моем кармане.

— Пусть твоя монета решит!

Я снова извлек золотой.

— Я не против. Орел — выигрываю я, решка — ты.