Два угла - Юлия Шолох

Дальнейшего Латиса не разобрала. В сдавливающихся висках рассерженным вихрем гудел, набирая обороты, заунывный вопль, постепенно заглушая все остальное. Когда-то так начинались приступы, в которых ее посещала мертвая.

— Он… что ты с ним делаешь?

— Он полностью под моим контролем, — ничего не замечая, уверенно повторил Шалье. — И сделает только то, что я скажу.

— Ты… насильно залез в его голову и заставляешь исполнять все свои приказания?

Тут Шалье немного напрягся, но Латиса настойчиво смотрела в ожидании ответа.

Тогда он просто кивнул.

— Ты… ты… Это же просто мерзко! — она вдруг вскочила, отталкивая кресло. — Как… Таиси!

— Что? — уставился Шалье непонимающе.

— Таиси тоже лезла в мою голову и пыталась руководить моими действиями. И я помню, КАК это было!

— Не сравнивай, это не одно и то же, — быстро проговорил Шалье. Быстро, но не очень уверено.

— Это так МЕРЗКО! — закричала Латиса прямо ему в лицо, — как же ты посмел?! И чем же ты в таком случае отличаешься от мертвой?! Чем ты лучше?!

Шалье глубоко и быстро вздохнул, но ничего не ответил. Помрачнел, прилипая к экрану с такой дорогой его сердцу Стекляшкой.

— Это отвратительно, — с омерзением добавила Латиса.

Слегка склонив голову к плечу, Шалье, видимо, успокаивался. Обвел тяжелым взглядом комнату, останавливаясь на каждом предмете. А потом на Латисе.

— Уходи, — глухо сказал.

Она дрогнула.

— Что? — неверяще спросила.

— Уходи… Прямо сейчас, — спокойно повторил Шалье и отвернулся к экрану, как будто был здесь совершено один. За тем, как неловко она пятилась к двери и уходила, следить не стал.

Стоило войти на кухню, как зажегся яркий слепящий свет. Было очень тихо, Латиса стояла посреди комнаты, смотря куда-то перед собой и ничего не видела. Сколько она прожила в этом доме? И ведь только вначале чувствовала себя, как в гостинице, где вынужден томится во время командировки — какое-то подобие уюта там, конечно, возможно создать, но ничего похожего на атмосферу домашнего вялотекущего покоя. А потом…

Все равно, это место еще не успело стать ее домом. Латиса с полным равнодушием подумала, что это к лучшему. А по дороге в комнату остановилась только один раз. Слева стоял стол, заваленный ее вещами: исписанными мятыми листами и четкими, расчерченными твердой рукой схемами. На их фоне пепельница, полная смятых окурков, выглядела хоть и весьма к месту, но все равно неопрятно. Почти не глядя, Латиса протянула руку, сунула в завал и сразу же нащупала мягкий пакет. Схватила, потянула, пластиковый угол попытался выскользнуть, но сдавленный пальцами все-таки был бесцеремонно вытащен на белый свет. Сжав кулак, как будто пытаясь что-то придушить, Латиса побрела в комнату, не выпуская из руки главного — пакета шаманских благовоний.

Теперь самое время…

Довольно долго Шалье сидел, ни о чем не думая. Потом включил просмотр истории, записанной камерами и стал так же безучастно смотреть. Никаких событий он не искал и сам бы не смог сказать, зачем он этим занимается.

Нужно было думать, что делать с Гууаром, но именно сейчас, провалив план с участием Латисы, новый выдумывать сил не было.

А ведь нужна была такая малость! Никого после Ранье ни осталось, ни единого соратника, хоть на минуту способного понять его план и сделать элементарное усилие, чтобы помочь. Всего однажды ему действительно понадобилась помощь — и вот тебе, человек, на которого Шалье рассчитывал почти так же уверено, как на себя самого, перечеркивает все одним резким обвинением и оставляет разбираться с проблемами одного.

Никого вокруг нет и не будет, все, конечно же, придется делать самолично. А чего он, собственно, ждал?

Скорее всего, выход остается один — лететь самому… Даже подстраховать некому, хотя… Лучше изначально надеяться только на себя, потому что в последний момент все равно останешься один на один со всеми возможными опасностями.

Как она вообще могла сравнить? Таиси действовала в своих интересах и единственное, чего хотела — поменяться, отдав за себя Латису. А его цель — сделать мир яриц безопасным для них самих, сделать его милосердным и справедливым, таким, как ему уже давно следует быть. Разве это не та цель, ради которой некоторые методы вполне можно использовать?

Шалье был уверен, что именно та.

Гууар на экране завозился, просыпаясь. По данным компактного автомата, который, уже не скрываясь, стоял прямо в углу, медицинских препаратов хватит от силы на двое суток по времени Стекляшки, по времени тайтов — чуть больше двух.

Как же он от всего этого устал! Но зато почти привык — сколько раз за последнее время все висело на волоске? Все наладится, потому что Шалье готов был жертвовать многим… очень многим, а если сказать точнее — то всем.

Гууар оглядел матовую куполообразную верхушку аппарата и перевел взгляд куда-то под потолок хижины.

А смотрящий за ним тайт вдруг отвернулся, гася жалящую жалость к существу, которое, скорее всего, никогда уже не будет прежним. Из-за него. И может быть зря.

Все… не могу больше, решил Шалье и поднялся, ища коробку с ампулами. Если бы Аелла знал, какие именно препараты имеются у него в запасе… Хотя, и тогда бы ничего не изменилось.

Несколько часов Шалье просто спал, набираясь сил для последнего дела и вполне вероятно последнего в своей жизни. Но… это вызывало даже какое-то облегчение. Просто вернется туда, откуда они все родом. Главное, чтобы задуманное получилось. Он же обещал…

Нужная кнопка экрана почему-то поддалась далеко не с первого раза. Латиса нажала трижды и стала ждать, упорно смотря на пустующую поверхность.

Лицо всплыло мгновенно, щурясь от света и с подозрением разглядывало того, кто посмел разбудить его посреди ночи, словно взвешивая возможную причину — а стоит ли она того?

Потом тайт быстро поднял голову вверх, задирая подбородок.

— Латиса… Что-то случилось?

Хорошо, что улыбаться она уже давно умела чисто автоматически.

Открыв глаза, Шалье равнодушно рассматривал потолок. Время пришло, пожалуй. Пора набросать последний план, а после отправиться на Стекляшку и сделать то, что давно уже пора — уничтожить память о Кровавой богине, превратив ее во что-то давно забытое и несущественное.

Он уселся напротив экрана, увеличивая изображение Гууара, все так же бессильно лежащего на одном и том же месте. Потом изгнал жалость, которой не должно быть. По большому счету, себя-то он не жалеет? А сколько весит жизнь одного, ну… двух существ по сравнению с весом счастья для всех остальных?