Ностальгия по чужбине. Книга первая - Йосеф Шагал

— Ничего мне не показалось, — прошипел Быстров. — Вон там, в районе забора. Не туда смотришь! Левее… Теперь видишь?

— Телекамера, — беззвучно, одними губами, произнесла Ирма.

— Если поищем, найдем еще парочку, — пробормотал Алексей и уткнулся головой в мокрую траву.

— Что будем делать, а?

— Думать, — голос брата едва донесся до Ирмы.

— Слушай, — она придвинулась к Алексею и зашептала ему на ухо. — Обзор у камеры ограниченный, посмотри. Сорок пять градусов влево, сорок пять — вправо… Давай засечем период вращения и подползем к забору незамеченными…

— Дальше?

— Дальше? Пробираемся к дому и…

— И начинаем вслепую, не зная расположения комнат, шарить по спальням в поисках нашей клиентки, так? — Шепот Быстров перешел в свист. — Дура, если здесь телекамеры, значит внутри — люди. Несколько человек, понимаешь?

— Что же делать, Леша? Уходим?

— Погоди, дай подумать…

Несколько минут «Викинги» молча лежали в мокрой траве.

— Слушай… Когда ты копировала план… Ну, в библиотеке… Кто-то был рядом?

— Там было полно народу, Леша…

— Я имею в виду, возле ксерокса…

— Дядечка такой, пожилой, помог… Там, понимаешь, бумага кончилась… Ну, так он принес…

— Бумага кончилась, — передразнил Алексей сестру и улыбнулся. — К сожалению, кончилась не только бумага. Они нас заманили, Ирма. Это ловушка…

— С чего ты взял, Леша?

— Это потом… Дай мне свой пистолет.

— Зачем?

— Дай, я тебе сказал!

Ирма протянула брату «магнум» рукояткой вперед. Проверив оружие и тщательно вытерев перчаткой рукоять, Быстров придвинулся к сестре и зашептал ей на ухо:

— Что бы ни случилось, постарайся выжить. Ты сможешь, я знаю… Лежи как лежишь, только закрой голову руками… Запомни: ты — всего лишь моя сестра. Никаких заданий со мной ты не выполняла. Просто изображала из себя для прикрытия мою жену… Короче, на твоих руках нет ни капли чужой крови. Все делал я. Ты поняла?..

— Да что с тобой, Леша? — Ирма почувствовала, как от страха застучали зубы. — Что ты такое несешь, ей-Богу?

— Сейчас нас будут брать, сестренка…

— Тебе кажется… Этого не может быть! Это неправда!

— Это правда. К сожалению… Прощай. И до тех пор, пока тебя не возьмут, даже головы не поднимай. Это мой приказ!..

Набрав в легкие побольше воздуха, Быстров сгруппировался, потом резко вскочил и отбросил свое тренированное тело на несколько метров в сторону от Ирмы. В ту же секунду площадка перед забором оказалась в перекрестье ослепительно яркого света нескольких мощных «дигов». Со стороны могло показать, что идут ночные съемки детективного фильма, в котором худощавый молодой мужчина в «аляске» и страшных очках-биноклях, мечущийся в разные стороны с двумя пистолетами в руках, играет роль главного злодея.

— Стоять!.. — прозвучал откуда-то негромкий, спокойный голос. — Оружие медленно положить на землю!.. Руки за голову!.. Вы окружены. Делайте то, что приказано, и вашей жизни ничего не угрожает… Повторяю!..

— Леша!! — прорезал ночную тишину отчаянный, воющий крик Ирмы.

Алексей Быстров остановился и замер. Он практически ничего не видел — только ослепительные, добела раскаленные диски прожекторов. Внутренний голос — другой, добрый и знакомый, совсем непохожий на тот, приказавший положить оружие, — приказывал ему подчиниться, умолял сделать то, что от него требуют… Но что-то в сознании Быстрова блокировало этот приказ, отчаянно противилось ему. Он никогда не умел признавать свое поражение, всегда находил в себе силы и волю вырвать победу зубами, на последнем вздохе, вопреки надеждам тех, кто мечтал увидеть, как он, размазывая кровь по разбитому лицу, уползает в угол, чтобы зализать раны…

«Свет… Они сильнее только потому, что видят меня, а я их — нет!.. — железными молоточками стучала, билась в мозгах единственная мысль. — Но стоит мне их увидеть, разглядеть их лица, их руки, которые хотят вцепиться в мое горло, и мы еще посмотрим, чья возьмет, посмотрим, кто у кого запросит пощады… Проклятый свет! Ты думаешь, ты сильнее? Так вот тебе! Вот!.. Вот!!.. Вот!!!..»

Алексей продолжал остервенело жать на спусковые крючки двух «магнумов», изрыгавших свинец, в сияющие рожи прожекторов, даже после того, как в его теле сидело не меньше двадцати автоматных и пистолетных пуль… И когда свет в глазах стал медленно гаснуть, он еще успел испытать сладкое чувство победы в драке. «Я все же заставил угаснуть эти мерзкие прожектора…» — подумал он каким-то остатком сознания.

Последнее, что успел ощутить Алексей Быстров, завалившийся на бок, с широко раскрытыми глазами, уже затянутыми серой пеленой вечности, был тонкий, ласковый палец Доры Ильиничны, который она медленно поднесла к его непослушным, каменеющим губам. И еще почти неслышный, доносящийся откуда-то сверху, издалека, шелест слов: «Тише, Леша… Тише…»

13

Париж.

Базилика Сакре-Кер.

Январь 1986 года

Город, которым я безнадежно и безответно грезила всю свою жизнь, город, всегда казавшийся мне таким же ярким, далеким и недосягаемым, как Полярная звезда, открылся внезапно и пронзительно — так после бесконечно долгого пребывания в багровом полумраке любительской фотолаборатории впервые выходишь на залитую солнцем улицу.

Стоя на мокрых от растаявшего снега ступеньках Лионского вокзала и вдыхая терпкий, с едва ощутимым привкусом дыма печных труб, воздух, я зачаровано скользила взглядом по спешащим по своим делам людям в темных плащах и ярких накидках, многоцветью магазинных витрин, высоченным серым зданиям, полукольцом охвативших противоположную сторону привокзальной площади, даже не задаваясь вопросом, почему все это кажется мне таким знакомым…

Как ни странно, но ни на одной иллюстрации или фотографии я никогда раньше не видела заснеженный Париж. И от того он казался мне еще таинственнее и прозрачнее — как взгляд Незнакомки, просунувшей озябшие пальцы в белую муфту зимы.

Какое-то особое, внутреннее чутье (доброй памяти университетский военрук Александр Алексеевич с вдавленными висками и привычкой ходить исключительно строевым шагом, назвал бы его «шестым чувством пограничника») подсказывало мне, что эта нежданная, вызванная стечением кошмарных обстоятельств встреча с Парижем, не может (да и не должна, наверное) длится долго. Как, впрочем, и все, о чем ты мечтаешь по-настоящему. Как всегда, я ничего не могла сделать со своими застарелыми, въевшимися в плоть, кровь и сознание советскими мироощущениями, в соответствии с которыми нормальное состояние человека — это когда ему трудно, тяжело и плохо. Но при этом есть надежда (как правило, ничем и никак не подтвержденная), что когда-нибудь ему будет очень хорошо.

С этой надеждой люди взрослели, старились и умирали.

До назначенной по телефону встречи на ступенях Сакре-Кер оставалась настоящая прорва времени — почти восемь часов. Я могла скоротать их в отеле, переждать в кафе или на трех подряд киносеансах. Но сделала в итоге то, что сделал бы на моем месте любой нормальный человек — решила побродить по городу.

Господи, я так много знала о Париже, я прочла такое несусветное количество книг и статей, воспоминаний и эссе об этом городе, что мне не понадобились ни план города, ни путеводитель для туриста, ни даже мой фундаментальный французский. Я просто пересекла площадь, спустилась в метро и, как слепой музыкант, по инерции ощупывающий палочкой стертые ступени и ориентирующийся только на объявление станций — бульвар Монмартр, Елисейские поля, Площадь Согласия, Нотр-Дам, бульвар Клиши, Латинский квартал — безошибочно определяла время, когда надо выходить из вагона и подниматься наверх. Не для того, чтобы увидеть, — я видела эти здания, шпили и купола сотни, тысяч раз, — а чтобы ощутить РЕАЛЬНОСТЬ своих девичьих грез, чтобы почувствовать свое физическое присутствие в Париже.

Как все просто, и как непостижимо!..

Ужасная привычка приходить на место свидания, вне зависимости от его характера, на пять-десять минут раньше, еще в университетские годы была поводом для постоянных издевательств и подколок подруг. «Пойми, идиотка! — втолковывали мои уже тогда, в начале семидесятых, основательно эмансипированные и независимые от родителей сокурсницы. — Женщина, да еще с такой внешностью как твоя, не опоздавшая на свидание как минимум на пятнадцать минут, выглядит просто провинциальной шлюхой с трех вокзалов. И чем больше ты заинтересована в свидании, тем позднее должна на него являться…»

Если бы я следовала советам своих университетских подруг, то на месте ЭТОГО свидания мне следовало появиться не в шесть вечера, а как минимум в девять — так я была в нем заинтересована. Да что там заинтересована! — я связывала с ним единственный выход из жуткой ситуации, обрушившейся на меня также внезапно и обескураживающе, как этот сказочный город, сотканный из ажурно-серых домов.