Слой - Евгений Прошкин

Сборище одобрительно загудело.

— Почему мне отказали во въезде?! — продолжал ораторствующий. — Я имею право знать, какую модель нам предлагают в качестве эталона! Я желаю видеть, действительно ли они так счастливы, как вещают о том продажные журналисты. Почему меня не пустили в этот рай на земле? Что, и вам отказали? И вам? Вас пустят — если вы талантливый музыкант или ученый, владеющий гостайной. Им нужно извлечь прибыль, а судьбы простых людей их не тревожат. Вот он, американский гуманизм! У них даже не хватает смелости пустить к себе честного человека! На неделю, больше бы я там не выдержал! Но нет! Они боятся разоблачения! Они не хуже нас знают, что их строй прогнил, что в Соединенных Штатах расцвел самый страшный из всех режимов, которые когда-либо...

— Трепаться он здорово умеет, — сказал Петр.

— Заткни его, — попросил Константин.

— Вот тебе и премьер, легок на помине. — Петр послушал еще с минуту и убавил громкость. — Партия Прогрессивного Порядка; Хоть бы название поменял.

— Как думаешь, Немаляев в этом замазан?

— Теперь наверняка. И не он один. Если Ополчение в том слое продолжает работать по черному списку, скоро все слетятся.

— Слетаться особенно некому, — злорадно заметил Костя. — Я здесь тоже времени не терял. Получается, казнил их впрок, до того, как эти уроды создадут Чрезвычайное Правительство.

— Не за то, что преступники, а за то, что могут ими стать. Несправедливо, зато надежно... А пуле-ме-оты говори-или в отве-ет... — пропел Петр. — Помнишь?

— Наша любимая.

— Ну что, теперь знаешь?

— Ты о чем?

— "Как жить" и так далее. Обрел свой смысл?

— Появился враг — все встало на свое место. Неужели это и есть то, ради чего мы рождаемся?

Петр поднял пульт и снова сделал громче — Нуркин даже не сбился с ритма.

— Сегодня, в этот самый день, я подаю в суд! — орал он. — На американского президента и на каждого американца в отдельности! Я подаю иск о защите чести и достоинства! За то, что меня ставят ниже Эйнштейна и Чаплина...

— Все, хватит, — не выдержал Костя. — Уже сюр какой-то пошел.

— Долго показывают, не прерывают. Значит, эфир оплачен. Итак, что у нас в активе? Удостоверение фээсбэшное. Квартира, тачка — все паленое, но недели две попользуемся. Еще?

— Есть у меня «вальтер». Сомнительный, бандитский. И к нему сюрпризик под названием «штайр», с оптическим прицелом, но лучше их не трогать. На них ведро кровищи, к тому же тайник давно не проверялся. В общем, кроме ножа — ничего. У Бориса оружия нет, зато денег должно быть прилично. И, не исключено, наркота. А еще точилка у него классная. На ней любой тесак можно в конфетку превратить.

— Я помню, ты увлекался. Сюрикенов себе наделал...

— Не сюрикены, а пилы дисковые. Они мне и тут пригодились.

— Значит, это ты? Маэстро мне рассказывал. И Немаляев про тебя тоже в курсе. Плоховато все это пахнет...

— Поясни.

— В аквариуме мы с тобой, Костя. Как золотые рыбки. Кто кого прикармливает, неясно.

— Поглядим...

Костя распахнул дверцы шкафа и перебрал одежду на вешалках. Шмотки были качественные, но затасканные. Видно, Борис настолько заболел идеей вторжения, что совершенно перестал за собой следить. В карманах пиджаков нашелся десяток мелких купюр. Константин сложил их горкой на столе и приступил к брюкам.

Петр обследовал кухню. Скромные сбережения Борис по-бабьи хранил к жестяной банке с крупой. Петр вытащил черный пакетик, но развернуть не успел — из комнаты неожиданно раздался стон.

— Тошнит меня, — бессильно опустившись на кровать, пожаловался Константин. — Голова как воздушный шарик. Того и гляди лопнет.

— Выпили-то символически.

— Не от водки, — с трудом выговорил он. — Паршиво мне, командир. Ты это... там у Бориса наручники валялись. В другой комнате. Пристегни-ка меня к батарее. Прошу. Да быстрей! Кажется, я... географ, падла, наружу лезет. Рот залепи, он верещать станет.

— Костя?.. Не сходи с ума!

— Давай, сотник. Я не обижусь. Лучше будет. Потом... потом все объясню...

Он на мгновение закатил глаза, а когда зрачки вернулись на место, это был уже не совсем он.

— Кто вы? — взвизгнул Константин. — Опять я здесь! Зачем вы меня сюда притащили?

— Погоди, погоди, — смущенно улыбнулся Петр. — Ты в школе работаешь?

— Что вам надо? У меня нет денег. Где моя жена? Где Настя? Что вы с ней сделали?!

Он бросился к окну, но Петр настиг его ударом в затылок. Придержав тело, сотник прислонил его спиной к стене и пошел за наручниками. В этот момент на полу затренькал телефон. Петр потянулся к розетке, но, увидев, что телефон с автоответчиком, присел рядом. Одновременно с пятым звонком раздался тихий щелчок, и голос с микрокассеты объявил:

— Это квартира Бориса Черных. Если вы не ошиблись номером, можете оставить свое сообщение, будет время — послушаю.

Аппарат коротко прогудел, и закрутилась вторая кассета. На том конце секунду помолчали, потом какая-то женщина позвала:

— Боря-а! Борюсик, возьми трубку. Ты же дома. Нет? Врешь, наверное... Борюсик, подтверждается! Представляешь? Вся твоя ахинея. Все сходится. Сегодня еще троих перекинутых привезли. Бред полностью совпадает. Симуляция исключена, им такой подробный допрос учинили, что никакие...

Время закончилось, и телефон отключился. Кассета встала, мигнула зеленая лампочка, затем что-то еще пискнуло, и аппарат замолк. Константин не шевелился. В наступившей тишине вновь заговорил Нуркин:

— Присоединяйтесь! У нас есть программа. Мы твердо знаем, чего хотим, и знаем, как этого добиться. Наш идеал — справедливость и равные возможности. Присоединяйтесь! Будьте с нами!

— Будем, будем, — заверил Петр, поднимаясь с пола.

Телевизор продолжал бормотать, но он уже не обращал на это внимания. Сотник разыскивал наручники — для единственного друга. Для первого бойца своего нового отряда. Наручники и пластырь, почти как в психушке. Такой уж в этом мире был порядок.

ЧАСТЬ 2

МИГРАЦИЯ

Глава 1

Узкий «браслет» натер запястье до крови, но Роговцев продолжал трясти наручниками. Второе кольцо было пристегнуто к стояку отопления, и он надеялся, что звон слышно на всех этажах.

— Эй! — раздались из соседней комнаты. — По зубам хочешь?

По зубам Роговцев не хотел. Он и так уже получил, о чем свидетельствовал привкус ржавчины во рту и слабая, но назойливая пульсация повыше подбородка.

— Отпусти меня, зверь! Нелюдь!.. Мучитель!.. Садист...

«Зверь» и «садист» появился в дверях, и Роговцев благоразумно умолк.

— Все синонимы перебрал? — спросил тот, неторопливо очищая крупный апельсин. — Еще есть «изверг», «палач». Много всяких слов. Хочешь дольку?