Два сфинкса - Вера Крыжановская-Рочестер

Она добродушно верила в сны Альмерис, особенно с тех пор, как некоторые из них действительно сбывались. Альмерис задумчиво облокотилась на стол и покачала головой.

– Нет, Дора, мои сны никогда не были лживы; в особенности этот! Выслушай и суди сама.

Я видела, что гуляю по берегу Нила с доктором или Рамери, – как хочешь, так и называй его. Он говорил мне про свою любовь, и я была бесконечно счастлива. Вдруг из воды восстало черное облако. Оно заколебалось и двинулось вперед. Коснувшись берега, облако приняло форму гигантского, темного цвета, лотоса. Затем чашечка цветка раскрылась и из нее поднялась белокурая голова женщины, которая назвала себя Эриксо. Темные глаза ее горели огнем, а пряди золотистых волос развевались по ветру. На устах играла насмешливая улыбка, когда она наклонилась ко мне и крикнула: «Я – судьба! Я всегда буду побеждать тебя!» Она вкатилась между Рамери и мной, причем так сильно толкнула меня, что я почувствовала страшную боль в груди и потеряла сознание.

Когда я очнулась – конечно, во сне – я увидела себя лежащей на скале в глубине темного и узкого ущелья. Рядом со мной, на коленях, стоял Рамери и плакал. Я чувствовала, как его слезы текли по моим рукам. Я сознавала, что умираю, но не чувствовала ни малейшего страха. Смерть казалась мне невыразимо приятной и я была счастлива, так как лежала в объятиях Рамери. Голова моя покоилась на его груди, и он нашептывал мне слова любви.

Я стала как бы расплываться в его объятиях, и Рамери, в отчаянии, страстно пытался удержать меня. И самой мне так хотелось остаться с ним! Но, несмотря на все его усилия и на мое горячее желание жить, я чувствовала, что тело мое растаяло и стало легким и прозрачным, как воздух. Вместо моего обычного платья меня окутывало какое–то блестящее покрывало; светлый обруч украшал мою голову, а в руках я держала пальмовую ветвь.

Я всплыла на воздух и стала быстро подниматься, не чувствуя больше ни ревности, ни сожаления, а одно лишь бесконечное блаженство. Вокруг меня все исчезло, и Нил, и ущелье; я видела вдали одного только Рамери, который продолжал плакать. И странная вещь: его слезы, как блестящий жемчуг, соединялись в цепь, которая связывала его сердце с моим, и несмотря на разделявшее нас пространство, я чувствовала каждое биение его пульса. Затем все потемнело – и я проснулась.

– Ты понимаешь, Дора, что подобный сон должен иметь пророческое значение. Я убеждена, что что–нибудь нас разлучит.

Дора пыталась разубедить ее, но сама была слишком суеверна, чтобы ею тоже не овладело дурное предчувствие.

Печальная Альмерис сошла в сад и нарвала большой букет роз, который намеревалась отнести в комнату Леербаха. Было поздно, солнце стояло высоко и молодой доктор давно уже должен был быть на раскопках. Когда привратник подтвердил, что доктор уже уехал, Альмерис прямо направилась в комнату Ричарда.

Там царил необычный беспорядок. Ящики комода были выдвинуты и различные вещи валялись на полу, так как лакей, уложив чемодан, поспешил отнести его на пароход, решив все убрать по отъезде барона.

Удивленная Альмерис подошла к бюро, чтобы переменить букет, стоявший в вазе, как вдруг взор ее упал на письмо Tea и на ее портрет, которые Ричард второпях забыл спрятать. Едва взглянула она на фотографию, как глухо вскрикнула и, побледнев как смерть, прижала руку к болезненно забившемуся сердцу.

Это улыбающееся на портрете лицо было хорошо знакомо ей, и она не раз видела его в своих снах и видениях. Это было лицо именно той златокудрой женщины, которая еще нынешней ночью явилась ей в черном облаке и крикнула: «Я – судьба! Я всегда буду побеждать тебя».

И угроза эта была не напрасна, так как она находит здесь, на бюро доктора, ее портрет и, очевидно, ее письмо!

У Альмерис закружилась голова, и все существо ее трепетало от какого–то неведомого ей чувства, заставляя позабыть, что в сущности она не имеет никаких прав на Леербаха.

Она схватила письмо и, по мере того, как лихорадочно пробегала строки, написанные ее соперницей, смертельная бледность разливалась по ее нежному личику, дыхание ее прерывалось и нервная дрожь потрясала все ее существо.

Письмо выпало из ее похолодевших рук и с минуту она стояла неподвижно, машинально бормоча:

– Вот судьба, которая победила меня! О! Если бы я могла умереть!

Затем она быстро повернулась и бросилась бежать через дом, двор и сад и остановилась только у развалин храма, которые особенно любила.

С трудом переводя дыхание и обливаясь потом, Альмерис забилась в темное углубление и прижалась головой к стене. Сердце ее билось со страшной силой и острая боль пронизывала грудь. Ей хотелось плакать, но слез не было.

Сколько времени провела в развалинах, она и сама не могла бы сказать. Одна мысль всецело поглотила ее: все было кончено! Ричард навсегда для нее потерян! Беспорядок, который она видела в его комнате, несомненно, указывал на приготовления к отъезду. Позабыв все, он летел к той, которую любил! Из наболевшей груди Альмерис сорвался тяжелый и раздирающий, как жалоба, стон.

Страшная боль, сопровождаемая ледяной дрожью во всем теле, вывела ее из состояния оцепенения. Она поднялась и хотела поспешить домой, но не могла идти. Ноги дрожали и подкашивались, а боль в груди мешала ей дышать.

Еле–еле дотащилась она до дома, где уже давно искали ее. Желая остаться одна, Альмерис ушла в свою комнату, сославшись на головную боль, чтобы ее никто не беспокоил. Но не дойдя до кровати, она вздрогнула и остановилась. Что–то горячее подступало к горлу. В ту же минуту кровь хлынула у нее изо рта и залила ее белое платье. Альмерис протянула вперед руки и без чувств упала на ковер.

Дора, искавшая Альмерис всюду, нашла ее в обмороке и своими криками взбудоражила весь дом. Прибежал Майдель с сестрой. Общими усилиями, наконец, привели ее в чувство. Но общее горе и беспокойство были тем сильней, что доктор куда–то уехал, а трактирщик узнал от одного из членов экспедиции, что отсутствие Леербаха может продолжиться около трех недель.

О причинах, вызвавших припадок, так никто ничего и не узнал, а Альмерис, разумеется, ничего не выдала.

Однако, хотя Альмерис и не хотела лежать в постели, тем не менее она была все так же слаба и целые часы проводила на диване. Появился легкий, сухой кашель, а по ее нежному лицу разлилась болезненная бледность. Все эти симптомы возбуждали всеобщую тревогу. Но если физическое состояние Альмерис внушало опасения, то душевный покой к ней мало–помалу вернулся. Она молилась и покорилась, мужественно подавив всякое личное и эгоистическое чувство. Если «он» был счастлив, то этого должно было быть достаточно для нее.