В деревне - Иван Потрч

IX

В ту ночь Хедл долго не мог уснуть. Ворочался, крутился, а следующей ночью сам начал, точно ему не терпелось эту историю с Ханой рассказать мне до конца. Однако одно обстоятельство я должен отметить: не было у него на языке теперь ругательств и брани в адрес «проклятых баб». Жизнь держала его руками и ногами, как он сам выразился, и слова заливали его, как вешние воды заливают кротовые норы.

— Хана вернулась, — начал он, — вернулась, чтобы нас допекать, в этом я скоро убедился. Она цеплялась к матери из-за того, что теперь всему свету было очевидно, из-за Топлечкиного все более и более увеличивавшегося живота. Задевала она и меня; несколько дней я проглатывал ее язвительные замечания, проглатывал и молчал. Я стискивал зубы, потому что мне казалось недостойным спорить с женщинами, но должен сказать, после Ханиных шпилек мне с трудом удавалось совладать с собой. Однако в тот день, когда Хана столь неожиданно вернулась с корзиной на голове, я не знал и не мог знать, куда приведут нас эти ее колкости, — слишком одолевали меня собственные заботы, мою голову заполняли раздумья о земле, о Топлековине, и опасался я, не держала ли эта шалопутка камня за пазухой: она была старшей и имела право на землю — во всяком случае, таков был обычай.

Началось в тот же вечер. Топлечки не было в горнице, она хлопотала в кухне. Я пришел к ужину и застал Тунику, которая устраивалась за столом, я провозился в горнице, и тут вошла Хана. Не видя, вовсе не замечая меня, она прошла мимо и уселась на то место, где со времени болезни Топлека и после его смерти сидела Зефа. Я заметил, как Туника посмотрела на нее и, отложив ложку, которую вытирала, негромко, но строго сказала сестре:

— Там мать сидит.

— Что? — откликнулась Хана, невинным взором посмотрела на сестру и громко спросила: — А разве не он сидит во главе стола?

Она так и сказала «он», а он стоял у нее за спиной, посреди комнаты, и это был я. Помнится, я шагнул к столу, чтобы сесть, но ноги у меня приросли к месту.

— Ох, — вздохнула Туника и, отвернувшись, стала смотреть в окно. Видимо, ей это не понравилось.

Хана засмеялась и пересела как ни в чем не бывало на другое место — вернее, подвинулась на ту скамью, где сидел я с самого начала, как появился у Топлеков. Туника оглянулась, стегнула сестру недобрым взглядом и опять перевела глаза в окно — и это ей явно было не по душе.

Тут вошла Топлечка и села на свое место. Она ни о чем не имела понятия и ни о чем не догадывалась. Но, складывая руки к молитве, заметила, что я еще стою, и увидела Хану, сидящую на моем месте.

— В чем дело? — спросила она, обращаясь ко всем: — Как это вы расселись?

А Хана и ухом не повела. Перекрестилась и начала молиться. Таким образом, пока она молилась, я стоял. Топлечка оглянулась, ища меня взглядом, Туника не выдержала:

— Ты что, Хана, позабыла, где твое место? — и, поскольку та не ответила, добавила: — Это его место.

И тут Хана показала себя.

— А-а, это место нашего батрака, — проникновенно сказала она, — в самом деле, из головы вон.

И, встав, перешла на другую сторону стола, где сидела обычно. И принялась хлебать яичный суп, будто ничего не произошло.

В груди у меня кипело. Стиснув зубы, я сел за стол, и это было самое правильное, что я мог сделать. Туника, а затем и Зефа взялись за ложки и приступили к еде.

Я сидел напротив Ханы, но ни разу не посмотрел на нее, да и на Топлечку с Туникой я тоже не глядел. Нам троим еда не шла в горло, только Хана как ни в чем не бывало оживленно и непрерывно расспрашивала — все-то ей хотелось знать, — словно не замечала тревожной обстановки за трапезой; ей это как будто нравилось, и она всласть расспрашивала и язвила. Господи милосердный, чего только не желала она выяснить у проглотивших язык молчальников, сидевших за столом, — все до малейших пустяков, точно и не убегала она из дому и не мы ее должны были расспрашивать.

Чего она только не выкидывала!

А мы молчали, и стояла такая тишина, что можно было слушать звуки ночи, окружавшей дом.

— А что, вас здесь еще не загоняют? — вдруг спросила Хана.

Сперва ее никто не услышал, однако потом все посмотрели на нее — сперва Зефа, потом я и Туника.

— Ну да, в задруги, я хотела сказать.

Это была правда — то, о чем она сказала: кругом об этом чего только ни говорили! — но мы не знали, по какой причине Хана затеяла этот разговор. Поэтому мы молчали, а она осматривала нас каждого по очереди и делала вид, будто ждет ответа. Мы с Туникой повернули головы к Зефе, и той ничего не оставалось, как ответить.

— Загоняют? — переспросила она и сама себе ответила: — Да, загоняют.

Однако Хана этим не удовлетворилась, она не сводила с матери глаз, и та вынуждена была продолжить:

— А и кому охота по своей воле идти в задругу? Я и не подумаю, да!

Таким образом, Топлечка намеревалась закончить разговор и у себя в доме положить конец всякой болтовне о задругах. Хотя то, чем полнились умы, сейчас можно было ухватить руками. Неужто Хана вернулась в родной дом потому, что кто-то убедил ее вступить в задругу? Она была достаточно упряма, дьявольски упряма, и на все способна. Поэтому меня обрадовала твердая решимость Топлечки возражать ей, если та упрется и станет уговаривать. Хана и в самом деле начала именно так.

— Дядя говорит, что он вступит. — Она гнула свое, а мы молча жевали и переглядывались между собой. — В задругу — — Хана пояснила, будто мы не знали, о чем