Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

Тарковский «сознался», потому сценарист повторяет свой вопрос четырежды: «Утверждать, будто имярек никого не цитирует, всё равно, что говорить, словно кто-то родился без отца, деда и прочих родственников…» Режиссёр отнекивается.

Гуэрра поднимает ещё одну важную тему: «Есть ли в „Сталкере“ что-то автобиографическое?» Ответ Андрея вновь несколько неожиданный и интригующий: «Может быть, даже больше, чем в „Зеркале“. В „Сталкере“ мне пришлось использовать чрезвычайно личные эмоций и воспоминания. Актеры в „Зеркале“ подбирались так, чтобы походить на реальных людей. Декорации воссоздавали реальные места. В „Сталкере“ же есть моменты, которые вызывают во мне странное чувство своего рода ностальгии…» Такой поворот в очередной раз заставляет задуматься о значении понятия «ностальгия» для Тарковского. Это, безусловно, род тоски, но в нём полностью нивелируется географический аспект. На передний план выступают духовная и темпоральная составляющие.

Режиссёр продолжает ответ на тот же вопрос: «…Рассмотрим Писателя. Мне кажется, что актер, Солоницын очень точно следовал моим указаниям. Так что порой я узнаю себя в его герое, узнаю мой способ говорить, поведенческие моменты, интонации голоса. И это несмотря на то, что Писатель — персонаж, которого я, в общем, не очень люблю». Подобного рода суждения автора вызывают немедленный интерес к фильму. Как новая картина может оказаться ещё более личной, чем «Зеркало», в котором воспроизводятся атмосфера и мельчайшие детали детства Андрея, включая детали интерьера?!

Действие многих сцен у Тарковского разворачивается будто в родных для него стенах. Режиссёр жил и продолжает жить в том мире, который сам воплощает на экране. В обсуждаемом интервью он блистательно это формулирует: «Только у тех предметов и вещей, которые я бы хотел иметь у себя дома, есть право находиться в моих фильмах». С учётом того, как он обживает свой собственный кинематографический мир, становится яснее, что пусть у «ностальгии» и нет географического аспекта, но есть пространственный. Отчасти это понятие тяготеет к тоске по «дому» в широком спектре смыслов.

О грядущей работе на Апеннинском полуострове собеседники говорят мало. Гуэрра спрашивает: «Есть ли у тебя планы, что делать сразу после „Сталкера“?» Тарковский отвечает: «Я хотел бы снять фильм, который мы [с тобой] придумали: „Путешествие по Италии“. Но ты можешь рассказать об этой картине гораздо лучше, чем я. В любом случае, я думаю, нам удастся избежать серости коммерческого кино. Это не означает, что наш фильм не станут смотреть. Я бы хотел сделать картину, которая, утратив часть обычной публики, привлечёт много новых людей. Я бы хотел, чтобы наша работа привлекла внимание тех, кто не принадлежит к числу обычных посетителей кинозалов». Сейчас уже можно утверждать, что так и вышло. «Ностальгия» примет непосредственное участие в определении типажа «нового зрителя», когда разделение на развлекательное и высокохудожественное кино примет куда более радикальные формы, чем во времена Тарковского. Однако в самой формулировке опять видится некое противоречие, поскольку непосредственно перед этими словами, Андрей скажет, что стремится сделать свои картины «настолько примитивными и банальными, насколько это возможно».

Указывая на парадоксы и несоответствия в суждениях режиссёра, мы не преследуем цели как-то его скомпрометировать или «поймать за руку». Напротив. В большинстве случаев, когда о том или ином авторе говорят, будто его творения «не описать словами» — это банальное клише, выглядящее, нарочитой романтизацией искусства, которое в этом не нуждается. Однако в случае Тарковского имеются многочисленные доказательства того, что так и есть. Ему, мыслящему кинообразами, самому редко удавалось перевести свои желания, методы и задумки в текст или устную речь. Фильм не для «обычных посетителей кинозалов» — абстрактнейшая формулировка, но, говоря так, автор уже кое-что представлял себе из будущей «Ностальгии».

Подобного рода режиссёры-мыслители, пытающиеся найти подходящие слова для своего кино, в Европе появлялись нечасто. Потому Гуэрра и старался заставить Андрея формулировать, прикладывает усилия, чтобы друг дал множество интервью. Отчасти обсуждаемая беседа стала и репетицией разговора, вошедшего во «Время путешествия», некоторые вопросы Тонино задаст Тарковскому повторно перед камерой Лучано Товоли.

Помимо приведённой выше цитаты из дневника в поездке режиссёр больше не записал ничего, хоть пробыл в Риме почти неделю. Восстановить его маршрут можно лишь по заметке от 9 апреля, сделанной уже в СССР. Начинается она невесело: «Вернулся в Москву из Италии — и сразу неприятности. Дома, в моей комнате, гости, накурено, гремит музыка, на столе вино, коньяк. В общем, мерзость». Шумные компании часто досаждали Тарковскому. Далее про путешествие: «Италия прекрасна, Рим мощен и мужествен. Чистый воздух (даже в городе), фабрик и заводов нет — они сосредоточены на окраине. На улицах цветут глицинии, сливы, иудино дерево. Удивительный свет… Виделся с Антониони, Рози, Феллини. У Рози [виделся] с Тромбадори — коммунист, член парламента, произнес громовую речь, где изобличал нас и объяснял расхождения итальянских коммунистов с нашими». Расхождения вскоре приведут к разрыву отношений между партиями двух стран. Но обращаем внимание на использованные личные местоимения. Тарковский вновь встретился с ключевыми режиссёрами страны благодаря Гуэрре, старавшемуся как можно скорее и надёжнее интегрировать его в итальянское профессиональное сообщество, а также заручиться масштабной поддержкой, чтобы потом, когда Андрей вернётся в СССР, они все вместе могли лоббировать «Путешествие по Италии».

Упомянутый Тромбадори — личность одиозная. Это тоже важное знакомство. Политик и художественный критик, он родился в семье живописца Франческо Тромбадори, с детства вращался в интеллектуальных кругах, в конце тридцатых стал яростным антифашистом, за что был арестован в 1941 году. Поскольку его семья была достаточно уважаемой, Муссолини предложил двадцатичетырёхлетнему Антонелло амнистию. Юноша с гордостью отказался и просидел два года, прежде чем ему удалось сбежать и принять участие в обороне Рима от немцев. Последние взяли Тромбадори в плен, но от них он удрал в 1944-м.

После освобождения Вечного города Антонелло признали национальным героем. Будучи с детства приобщённым к живописи, в 1945 году он организовал нашумевшую выставку «Искусство против варварства», после чего стал помогать многим художникам и режиссёрам. В частности, без него вряд ли Роберто Росселлини удалось бы снять в послевоенной истощённой столице свой шедевр «Рим — открытый город».

Далее Тромбадори вошёл в центральный комитет коммунистической партии. В годы войны во Вьетнаме был посланником Италии в сражающейся против США стране. Потому ясно, что у него было право и были основания рассуждать про коммунизм.

Свой сорок восьмой день рождения 4 апреля Тарковский впервые отметил на Апеннинском полуострове, и именно этому посвящён последний абзац из приводимой записи: «В мой день рождения Тонино со своим приятелем Франко [Терилли] возили меня в провинцию: Перуджа (чудесная площадь в центре), Пьенца (город, построенный одним архитектором единовременно в