Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

Но не дешево обходится казне управление Шувалова: все расходы по двору возросли ужаснейшим образом, особенно со времени смерти в 1852 году фельдмаршала Волконского, человека необразованного, грубого, дерзкого, жестокого, весьма злого и мстительного, но на деньгу безупречно честного. Место Волконского заступил бездарный Адлерберг, ничего не понимающий в делах, но жадный к деньгам. С 1852 года в управлении дворцовом величайший беспорядок; расходы возросли неимоверно; деньгами сорят направо и налево; производятся расходы совершенно лишние, постройки совершенно ни к чему ненужные; прекратилось ежегодное составление описей посуде, мебели и имуществу придворному, и беспорядок достиг таких размеров, что вдруг оказалась в Лондоне часть великолепного сервиза из севрского фарфора, подаренного Екатерине II Людовиком XVI.

Нажирев во всех отношениях на обер-гофмаршальском месте, у Шувалова глаза разбегаются на звание министра двора. Он видит, что нафабренный и разрумяненный старик Адлерберг разрушается со дня на день, и смертельно хотелось бы Шувалову заступить его место (ведь местечко теплейшее!), но тут он сталкивается с двумя соперниками, простирающими виды свои на златое место министра двора: с князем Василием Андреевичем Долгоруковым и с графом Александром Владимировичем Адлербергом. С последним в особенности борьба трудна: он закадычный друг государю и разделяет с дежурным камердинером царским исключительную привилегию: входить к государю во всякое время без доклада.

Видя почти совершенную невозможность достичь исполнения лучшей мечты своей — быть министром двора, граф Андрей Петрович, зная в 1861 и 1862 годах, что граф Киселев хочет отказаться от звания посла при бонапартовском дворе, стал искать этого места. Для этой цели он приезжал неоднократно в Париж «щупать грунт», как говорят французы, и при посещении посольского дома с особенным вниманием осматривал его, лаская себя надеждой иметь в нем свое обиталище… Надежды не сбылись, да и непростительно было бы князю Горчакову согласиться на назначение послом, и послом на место, столь важное и столь трудное во всех отношениях, бездарного и пустого придворного служителя. Что за посол был бы граф Андрей Петрович Шувалов? Гибкость спинного хребта, при отсутствии даровитости, не составляет еще дипломата; а уменье делать тартинки и вощить полы не обозначает еще государственного мужа. Хотя Андрею Петровичу и удалось пролезть в Государственный совет, но присутствие его там ограничивается постоянным молчанием и поклонами влиятельным лицам…

Хотя он в политику собственно не имел возможности вмешиваться, но всегда принадлежал к числу поборников союза России с Австрией. Когда нынешний государь вступил на престол, императрица Александра Федоровна выпросила у него право сообщения ей дипломатических депеш, даже секретных! Николай Павлович никогда этого не позволял, но Александр Николаевич имел слабость допустить. Князь А. М. Горчаков должен был посылать ей депеши; их читала императрице камер-фрейлина графиня Екатерина Федоровна Тизенгаузен (сестра жены бывшего австрийского статс- и конференц-министра графини Дарьи Федоровны Фикельмон), а возвращались депеши к князю Горчакову в пакете за печатью обер-гофмаршала графа Шувалова. В то время находился австрийским поверенным в делах в Петербурге граф Эмерих Сечени, человек умный и ловкий, и ему известны были все тайны политики русского двора.

Графиня Фекла Игнатьевна, разделяя и весьма сильно поощряя честолюбивые помыслы своего мужа, имеет еще, à parte[282], свой собственный замысел. Ей чрезвычайно хочется быть статс-дамой, и следует полагать, что желание попасть в небольшое число статс-дам должно быть особенно поощряемо и развиваемо у нее воспоминанием, как она в летах отрочества полола репу и капусту на огороде отца своего, шляхтича Валентиновича.

У обер-гофмаршала два сына, Петр и Павел, и дочь Софья Андреевна, добрая и милая женщина, замужем за петербургским губернатором графом Александром Алексеевичем Бобринским. Оба сына обер-гофмаршала начали службу свою в конной гвардии; оба ума недалекого, но одарены большой хитростью, сметливостью, ловкостью и для пользы своей сумеют, каждый, пролезть сквозь ухо иглиное.

Старший из двух, граф Петр Андреевич, будучи молодым офицером, пользовался особенной благосклонностью великой княгини Марии Николаевны. Известно, сколь Николай Павлович гневался на молодых людей, удостоенных особенной благосклонности сто дочери; Шувалов, видя это, спешил отдалиться от великой княгини, за что подвергся ее большому неблаговолению. Но, между тем, уже раз замеченный государем, он никак не мог, вопреки всем исканиям своих родителей, попасть во флигель-адъютанты и, чтобы не оставаться во фрунте, вступил в адъютанты к военному министру князю Василию Андреевичу Долгорукову. Когда по вступлении на престол нынешнего государя и после падения Севастополя Орлов был послан в Париж для мирных переговоров, с ним поехали для свиты несколько офицеров и чиновников. Обер-гофмаршал упросил Орлова взять между прочим с собой и старшего сына его. По возвращении из Парижа Петр Андреевич пожалован был наконец во флигель-адъютанты; вскоре за тем по увольнении Галахова[283] назначен петербургским обер-полицмейстером и через несколько времени произведен в генерал-майоры. Деятельность Шувалова на поприще должности обер-полицмейстерской была серьезно и исключительно обращена на очищение и содержание в отличнейшем порядке мостовых тех улиц, по коим обыкновенно проезжают члены так называемой «августейшей» фамилии; о прочих улицах и о прочих отраслях своей должности Шувалов не заботился нимало.

В апреле 1861 года, когда Тимашев, находя направление правительства слишком либеральным (!!!), оставил должность начальника штаба корпуса жандармов и второго начальника всероссийской государственной помойной ямы, Шувалов успел выхлопотать себе эту должность. Политических мнений у Шувалова не имеется: он готов служить всякому правительству, и хотя, по семейным преданиям своим и по рассчету личных выгод, предпочитает самодержавие как самую выгодную форму правления для людей, сочетающих в себе бездарность с властолюбием и пронырливость с безразборчивостью, но готов служить всякому, кто облечет его властью, а где же более власти в России, как не в государственной помойной яме, именуемой III Отделением Собственной [Е. И. В.] канцелярии? Сверх того, ему смертельно хочется быть генерал-адъютантом, и если бы он усидел на помойной яме, то непременно получил бы генерал-адъютантское звание, которое в последние сорок лет столь опошлилось размножением числа лиц, им облеченных, и предоставлением золотых аксельбантов всякой швали!

Управление Шувалова помойной ямой ознаменовано было ссылкой Михайлова, арест коего сопровождался отвратительными подробностями{52}. Михайлов жил вместе с другом своим г-ном Шелгуновым, человеком женатым. Ночью ворвался к ним полицмейстер Загряжский в сопровождении публичных женщин, которым поручено было обыскивать госпожу Шелгунову (!) и сестру ее, девицу (!), и это происходило в столичном городе правительства, именующего себя либеральным, в столице царя-реформатора! Едва ли бы сам незабвенный медведь Николай допустил подобную мерзость!..

Рассказывают, что Михайлову во время допросов не давали спать; лишь только он начинал дремать, его будили вопросом: «Кто