Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

class="p1">Гзайлун безупречно справился с едой и уснул. Его разбудил плач ребенка, отец взял его на руки и покачал. Всё шло как по маслу.

Делать было нечего, и дурак начал глазеть по сторонам. И вот он заметил, что наседка беспокоится, то и дело подносит лапку к голове и чешется.

«У бедной птицы завелись вши, — сделал вывод Гзайлун. — Когда со мною такое случается, жена меня вычесывает. Надо мне вычесать нашу клушу».

Он взял гребенку и стал выискивать и вылавливать мелких насекомых в куриной голове. Но птица вырывалась, и голова ее выскальзывала из-под гребня. И Гзайлун сообразил, что ему будет легче расправиться с врагами с помощью толстой иглы. Короче говоря, вонзил он иголку, и бедная наседка испустила дух.

Гзайлун огорчился донельзя, но еще больше его взволновало то, что яйца, того и гляди, остынут.

И в довершение всех бед заревела ослица.

— Ну уж нет, — воскликнул дурак, — мне некогда бежать за водой. В тот раз ты сама довезла меня до реки, дойдешь и нынче без моей указки.

Он распахнул двери, и вот ослица вместе с осленком уже трусят по улицам Багдада.

Заперев дверь, наш славный муж придвинул к люльке с младенцем глиняную плошку с куриными яйцами и осторожно, чтобы не раздавить, уселся сверху, стараясь не терять равновесие.

Ребенок проснулся и захныкал. Гзайлун, не меняя положения, принялся качать люльку. Но младенец никак не засыпал, и баюкать его было бесполезно: он плакал оттого, что хотел есть.

Гзайлун, человек по сути своей очень добрый, ничего страшнее голода не знал.

— Бедный малыш, — говорил он, — ты умрешь, если не дать тебе молока, а твоя мать еще не вернулась. Ладно, я сам тебя покормлю, у меня тоже есть грудь.

Всё так же сидя на яйцах, он обнажился до пояса, взял ребенка на руки, приложил к груди, подобно тому, как это делают кормилицы, и почти полностью укрыл его своей бородой.

Обманутый младенец притих, ухватившись губами за пустой сосок, а счастливый Гзайлун баюкал его и даже пытался напеть колыбельную.

«Жена моя хочет, чтобы я изменился. Вот она удивится, когда увидит, что я превратился в кормилицу и наседку», — радовался счастливый отец.

Однако ребенок, не получив того, что искал, снова заплакал во весь голос.

Гзайлун пришел в полное замешательство. Да тут еще Уатба сердито постучала в дверь. Она повстречала ослицу с осленком и решила, что Гзайлун пренебрег ее наставлениями.

— Открой! Открой немедленно! — кричала Уатба.

— Не могу, — отвечал Гзайлун.

Мать слышала, что ребенок надрывается от плача.

— Отпирай, недоумок! — снова закричала она.

— Не могу! — послышалось в ответ. — Я кормлю грудью. Я высиживаю яйца.

Уатба рассвирепела, взяла камень и одним ударом вышибла запор.

И вот увидела она Гзайлуна в его смехотворном положении. Но какие бы чувства в ней ни взыграли, материнская любовь была сильнее всего, и потому она первым делом выхватила ребенка и приложила его к своей груди. Потом, оглядевшись, заметила на полу мертвую курицу.

— Что случилось с нашей наседкой?

— Я ее вычесывал.

— А где яйца?

— Я их высиживаю.

Очередные глупости вывели Уатбу из себя, и свободной рукой она наградила мужа оплеухой.

— Вставай, дурак! — велела она. — А если бы кто-нибудь из соседей вошел сюда вместе со мною, что бы он подумал? И так о тебе уже весь город болтает.

Хотя пощечина была не слишком сильной, Гзайлун потерял равновесие и раздавил всю кладку. Боясь, что ему опять попадет, он, чуть не плача, завалился на бок.

— Ах, чтоб тебя! Встанешь ты когда-нибудь или нет, обормот несчастный? — грозно прикрикнула на мужа Уатба.

Гзайлун покорно поднялся на ноги. Уатба с одного взгляда поняла, что еще натворил этот недотепа.

Ни курицы, ни яиц было не жаль. Но женщина снова задумалась над тем, как сделать так, чтобы муж и отец ее детей не выглядел круглым дураком. Благодаря Гзайлуну в ее руках оказалось целое состояние, но без участия супруга она не могла им распорядиться. Словом, Уатбе хватало причин, чтобы заботиться о муже и стараться избавить его от переделок, в которые он попадал из-за своего любопытства и простодушия. Но прежде всего следовало заставить его сидеть дома.

Она не отпускала от себя Гзайлуна ни на шаг, кормила его, поила и прибегала то к ласке, то к угрозам, лишь бы помешать ему, но всё было напрасно: его бродяжья натура неизменно одерживала верх.

Гзайлун же думал только об одном: как ему перемениться. И стоило Уатбе отвлечься, как он ускользнул из дома, желая найти способ осуществления своего заветного желания.

Он приводил себе те же доводы, что и раньше: «Я просил Аллаха изменить меня, но Он не услышал мои молитвы ни в городе, ни за городом. Наверное, это не Его вина, а моя{143}. Сколько раз мне говорили, что мусульманин должен молиться, обратившись лицом к югу{144}. Значит, Аллах на юге, и мне надо искать его там, тогда Он обязательно мне поможет».

Рассуждая таким образом и двигаясь к своей новой цели, он ушел подальше от города и спустя какое-то время увидел лес.

«Пойду-ка я в этот сад, — решил Гзайлун, — наемся там до отвала. Он гораздо больше, чем тот, в котором я работал, так что плодов там наверняка вдоволь. А чем больше я их съем, тем скорее переменюсь, я хоть и не осёл, а всё же из плоти и крови, совсем как наша ослица».

Гзайлуну пришлось изо всех сил поворочать мозгами, чтобы прийти к такому умозаключению, и, подойдя к опушке, он очень удивился, увидев высокие деревья, да к тому же без плодов. Углубившись в лес, он услышал чьи-то голоса, по обыкновению своему побежал посмотреть, что там за шум, и прямиком наткнулся на шайку воров, которые делили добычу. Разбойники окружили его, схватили и принялись совещаться, что ему отрубить: голову или ноги.

— О, Аллах! — закричал Гзайлун. — Неужели вы хотите, чтобы я превратился в мертвеца?

Но разбойники не успели перейти от слов к делу: их сообщник прискакал на лошади и крикнул, что к лесу приближается конный отряд. Все тут же позабыли и о Гзайлуне, и о награбленном, вскочили на лошадей и умчались прочь.

Дуралей мало-помалу пришел в себя, и в нем опять взыграло любопытство. И только он начал развязывать