Бабочка и Орфей (СИ) - Аспера Лина Р. "rakuen"

— Белка!

Щенок выскакивает из прорехи в живой изгороди между газоном и тротуаром. В зубах она тащит добычу — ветку в два раза длиннее себя, которую гордо кладёт мне под ноги.

— Молодец, — глажу собаку по макушке и пристёгиваю к шлейке поводок. — Идём, надо заглянуть к тётушке ненадолго.

Я стараюсь бывать здесь хотя бы раз месяц. Чищу от бумажного спама почтовый ящик, проверяю водопровод, залпом проветриваю квартиру в безнадёжной борьбе с гнетущим запахом нежилого дома. По уму следовало бы разобрать шкафы, что-то выкинуть, что-то отдать по линии благотворительности, и сдать бесхозное жильё. Пускай если не приносит дополнительный доход, то хотя бы самоокупается. К сожалению, я начисто лишён деловой жилки — даже мысль о том, чтобы пустить на постой чужаков, кажется мне кощунственной. Проще уж совсем продать квартиру.

— Учти, здесь шкодить нельзя, — предупреждаю я Белку перед тем, как отпереть входную дверь. Не знаю, понимает ли она меня, однако всё то время, что мы проводим в гостях, ведёт себя крайне благовоспитанно.

В первую очередь я открываю нараспашку окна и балкон, потом проверяю, что в ванной, туалете и под батареями нет признаков течи. В принципе, можно уходить, однако я зачем-то достаю из книжного шкафа старый альбом с фотографиями. Сажусь на пол — Белка тут же подлазит под локоть — и открываю наугад.

Мне выпадает разворот со свадебным портретом родителей. Я рефлекторно закрываю их лица ладонью — с шести лет не могу смотреть им в глаза. Но, возможно, теперь, когда стала понятна причина этого психологического блока, у меня получится сделать над собой усилие. Я набираю полную грудь воздуха, крепко зажмуриваюсь и по миллиметру сдвигаю руку. Ну, давай! — распахиваю глаза и вижу всю фотографию целиком.

Даже монохром не способен затушевать, насколько молодожёны счастливы. Они тепло улыбаются мне, самозванцу в теле их сына, и я виновато отвожу взгляд. Правильно ли поступила безвестная тень четверть века назад? Вдруг настоящему Тиму Сорокину была суждена счастливая и удачная жизнь, в которой гибель родных стала бы единственной серьёзной печалью? Переворачиваю несколько страниц в поисках фотографий Тима-до-катастрофы, всматриваюсь в детские черты, желая прочитать его будущую судьбу, однако быстро сдаюсь — всё-таки дети во многом tabula rasa*. Листаю альбом дальше: Тим-первоклассник, Тим-подросток, Тим-выпускник. Всегда зажатый, не знающий, как лучше встать, натянуто улыбающийся камере. Фотографирование было для меня изощрённейшей из пыток, однако тётушка желала задокументировать семейную историю, поэтому приходилось терпеть молча. Мне становится интересно, как сильно я изменился за прошедшие годы. Вынимаю из уголков снимки своих шестнадцати, двадцати двух и тридцати лет, раскладываю в ряд. Для полноты эксперимента достаю смартфон и делаю селфи, добавляя к выборке текущий вариант внешности Тима Сорокина. Всё, теперь можно приступать к вдумчивому исследованию.

На первых трёх фотографиях общие черты изображённого человека прослеживаются чётко. Возможно, чем старше, тем тусклее и грубее они становятся, однако в целом сходство заметно невооружённым взглядом. Зато на экране смартфона скорее портрет моего неизвестного родственника. Одно дело веснушки, на которые, кстати, раньше и намёка не было, но вот тонкость и выписанность черт — это совсем не от Тима. Интересно получается: в зеркало я смотрюсь ежедневно, а перемену заметил только сейчас. Какая же может быть у неё причина? Моя недосмерть? Или в этом стоит видеть привет от безымянной тени?

— Хотя, почему безымянной? У неё как минимум есть прозвище, да, Белка?

Задремавший во время моих изысканий щенок вскидывается на звук своего имени.

— Скучаешь? — почёсываю её под горлом. — Согласен, достаточно на сегодня. Собираемся.

Пока я закрываю окна, ко мне приходит мысль спросить мнение Дрейка о моём внешнем виде. Пожалуй, только он может объективно сравнивать Тима-до-черты, Бабочку и меня нынешнего.

***

Белка привела меня в остатки частного сектора, которые собирались вот-вот расселить окончательно. Пустынный переулок, половина домов откровенно брошена, асфальт в последний раз перекладывали ещё в прошлом веке. Что здесь забыл Тим — а я был абсолютно уверен, к кому мы бежим на выручку, — вопрос, конечно, интересный. Между тем, щенок остановился возле открытого канализационного люка и тоскливо завыл.

— Так, спокойно, спокойно, — Сложно сказать, Белку ли я успокаивал или себя самого. Опустился перед ямой на одно колено и, уже догадываясь, кого увижу на дне, заглянул вниз.

— Ч-чёрт, Бабочка!

***

Вокруг меня свет: океан блаженного, вечного, чистого Сознания. Я — это он, я растворён в нём, я всегда был и буду им. Знание настолько простое и естественное, что не понятно, почему я шёл к нему столько жизней. Смотрю на них с любопытством: кем же я только не был! Мужчиной, женщиной, богачом, нищим, гедонистом, аскетом. И всегда, сознательно или подсознательно, искал истину о себе и мире. Я вижу, как стоял у самого края Освобождения, но сострадание подтолкнуло меня на новый круг иллюзорного бытия. Я не жалею о том решении — оно подарило мне, блуждающему во мраке Авидьи-неведения**, драгоценные минуты подлинного счастья. А теперь я могу остаться в просветлённой радости навсегда и искренне благодарен за эту милость, вот только пускай игра Бога продлится ещё чуть-чуть? Всего лишь до конца одной человеческой жизни.

***

Мне хватило хладнокровия не сигать в люк немедленно, а начать операцию спасения с вызова профессионалов. Выяснив причину звонка, девушка-оператор распорядилась «Оставайтесь на линии», но покуда я добросовестно ждал, крутившаяся у ямы Белка вдруг издала радостный взвизг. Не отрывая смартфон от уха, я снова заглянул в колодец и встретил вполне осознанный взгляд полулежавшего в прежней неестественной позе Тима. Сердце радостно подпрыгнуло, и тут в динамике раздался шум: у меня вновь появился телефонный собеседник.

— Прошу прощения, ложная тревога, — первым заговорил я. — Выезд больше не нужен, — и сбросил звонок, одновременно спрашивая: — Бабочка, ты как?

— Живой, — не слишком уверенно ответил Тим.

— Двигаться можешь?

— Сейчас проверю, — Он зашевелился. — Пожалуй, могу. Острой боли вроде бы нигде нет.

— Головокружение? Проблемы со зрением? Дурнота? — как по учебнику ОБЖ продолжил я дистанционную диагностику.

— Н-ну, дурнит слегка, хотя, может, это и от запаха. Сейчас встать попробую.

— Только без резких движений, хорошо? — Надеюсь, что интонации встревоженной наседки в моём голосе мне только послышались.

— Я очень осторожно, — уверил Тимыч.

— Там справа от тебя скоба в стене, видишь?

Тим аккуратно повернул голову.

— Ага, увидел, спасибо.

Вставал он и в самом деле медленно, явно прислушиваясь к ощущениям.

— Ну, как? — с нетерпением спросил я, когда Тим, держась за скобу и стену, наконец принял полностью вертикальное положение.

— Кости целы, связки тоже. Синяки, правда, будут всем на зависть.

— Синяки — фигня, дело житейское. Подождёшь пять минут, пока я в ваш двор за машиной метнусь?

— Зачем машина?

— Как минимум затем, что в ней лежит верёвка.

— А верёвка для чего?

— Для того, чтобы тебя вытащить.

— Дрейк, брось. Я сам по скобам нормально вылезу.

Я скрипнул зубами. Ох уж мне эта его самостоятельность!

— Назад точно не свалишься?

Тим оценивающе посмотрел на вбитые в бетон скобы, по очереди вытер ладони об оставшуюся более-менее чистой рубашку.

— Не должен. Ладно, я полез.

В отличие от меня, Тимычу была не свойственна молодецкая удаль: поднимался он неспешно и крайне сосредоточенно. Когда я решил, что уже смогу до него дотянуться, то лёг на живот и протянул товарищу руку помощи: — Держись.

— Я же в грязи весь… — Тим благоразумно замолчал на полуфразе и крепко ухватил меня за запястье. Похоже, затылком он всё-таки хорошо приложился, раз порывался говорить всякую чушню. Я потянул на себя и, как ту репку, вытянул Тимыча из колодца. Испереживавшаяся Белка с радостным визгом бросилась облизывать вновь обретённого хозяина.