Бриллианты и булыжники - Борис Николаевич Ширяев

ослик с фонариком на шее. Этот городок был преддверием Стамбула. С террасы маленькой кофейни, висевшей над водой, доносилась тягучая музыка. Девушки-турчанки в светлых платьях, облокотившись на перила, смотрели на пролив. С берега пахло олеандрами. В меркнувшем небе сиял полумесяц, такой же, как на куполах бесчисленных мечетей. Мне всё это казалось нереальным и напоминало вымыслы юности. Но вместе с тем это была действительность. С тех пор сознание этой реальности не покидало меня на всем пути – в лиловом Эгейском море, где тянулось по горизонту торжественное шествие розовых островов, в Акрополе, построенном как бы из старого воска, в Мессинском проливе с его ослепляющей голубизной воздуха, в Риме, где в Пантеоне на простой и суровой гробнице Рафаэля лежала высохшая гвоздика, и в Ламанше, где сквозь туман звонили навстречу кораблю старинные колокола…».

Рыдание о безвозвратно утерянном сокровище духа, признание ошибочности всего своего жизненного пути, всего своего творчества слышатся в этих словах. Внимая голосу своей не социалистической, но человеческой совести, Паустовский не только рыдает, но негодует на тех, кто лишил его поколение и вступающие теперь в жизнь новые поколения русских писателей непосредственного общения с подлинной красотой реального мира, против тех, кто подменил солнце лампочкой Ильича, а живую человеческую душу мертвой буквой коммунистической догмы. Этих насильников духа Паустовский в своей трагической речи, произнесенной им в Доме писателей, назвал «дроздовыми», по имени некоего власть имущего партийца, правдиво и ярко изображенного Дудинцевым в романе «Не хлебом единым».

«Совесть писателя должна быть совестью его народа, – сказал там К. Паустовский. – Книга Дудинцева беспощадная правда, которая так необходима нашему народу… Его роман – первая битва против “дроздовых”, с которыми наша литература должна бороться до полного их уничтожения. В нашей стране тысяча “дроздовых”… Число их не уменьшается – они продолжают жить и занимать лучшие места. Недавно мне представился случай провести довольно много времени с “дроздовыми”. Это было на пароходе “Победа”… Каюты люкс и первого класса были заняты… зам. министров, высокими сановниками, плановиками и другими подобными по рангу лицами… Они были непереносимы благодаря своей наглости, совершенно равнодушны ко всему, кроме, конечно, своего служебного положения и чванства. Помимо этого они поражали своим невероятным невежеством. Позволять подобным людям выезжать за границу нашей страны является, по-моему, просто преступлением, потому что “Дроздовы” и мы по-разному представляем престиж нашей страны… Если бы у нас не было “дроздовых”, в нашей стране были бы еще великие люди, как Мейерхольд, Бабель, Артем Веселый. Их уничтожили “Дроздовы”. Они были уничтожены во имя подлого благополучия этих “дроздовых”».

Назвав имена только трех жертв коммунистического насилия над творчеством, Паустовский во много раз сократил этот страшный синодик, в который он мог бы вписать вслед за именами Бабеля и Артема Веселого и свое собственное имя. Разве не «Дроздовы» были его социальными заказчиками? Разве не они заставили его отказаться от светлых, свежих порывов его юности и растратить свой большой талант в служении лжи, применить его для обмана своих читателей? Разве ждановщина и теперь хрущевщина созданы не «дроздовыми» и разве не им, этим «дроздовым», служил он, Константин Паустовский, воспитанный в традициях сеяния «разумного, доброго, вечного»? И разве совесть самого Паустовского в своих беседах с ним с глазу на глаз выносит обвинительный приговор лишь одним «дроздовым», оправдывая тех, кто служил и служит им своим талантом?

«Вестник института по изучению истории и культуры СССР»,

Мюнхен, январь-март 1959 года, № 1(29).

С. 121–126

Boris Pasternak

“Il dottor Zivago”

Роман Бориса Леонидовича Пастернака «Доктор Живаго» имел свою историю еще до своего выхода в свет. Автор начал работу над ним в последний год войны и закончил почти через десять лет, в 1954 году, когда в Советском Союзе трепетал бледный призрак «оттепели»[79].

Можно предположить, что и 67-летний Б. Л. Пастернак поддался этой иллюзии, в результате чего он отнес свою рукопись в Госиздат, где она была принята[80].

Было намечено выпустить роман из печати в конце 1956 г., и Госиздат не возражал против заключения автором договора и с итальянским издателем Фельтринелли в Милане на выпуск в свет романа также на итальянском языке[81]. Однако, политическая обстановка в Советском Союзе за это время круто изменилась, и «оттепель» в действительности не наступила. Роман Пастернака и сам автор были резко осуждены. В первую очередь Союз советских писателей поспешил заявить, что Пастернак ставит под сомнение даже самую Октябрьскую революцию, что о ней он пишет так, будто бы дело идет о самом страшном преступлении в истории России[82].

Г. Соловьев в своей рецензии «Оружием сатиры» на стихи С. Васильева пишет о Пастернаке:

«Поэт Борис Пастернак, написавший в прошлом такие произведения, как “Девятьсот пятый год” и “Лейтенант Шмидт”, в дальнейшем встал на неверный творческий путь, отрешил свою музу от социальной жизни и, в сущности, этим губит ее как действенную духовную силу.

Ни одну статью об этом крупном таланте, сбившемся с истинного пути, не поставишь рядом с ясной, остроумной, интонационно подражающей самому поэту критикой его серьезных творческих недостатков»[83].

Особенно резкой критике Пастернак был подвергнут В. Перцовым, который в свое время хвалил поэта, а потом раскаялся. Теперь он пишет, что один опытный в литературных делах человек заметил ему в свое время, что он поторопился похвалить стихи Пастернака. Перцов обвиняет Пастернака в том, что он и подобные ему «исходили из приоритета искусства над революцией… Они не понимали и не хотели понять, что искусство, рожденное Октябрем, не могло служить революции в отрыве от жизни масс, что оно могло расти как искусство, только ведя за собою массы, опережая, уча и воспитывая их не только в идейном, но и в эстетическом плане»[84].

Перцов говорит в заключении, что «хаос до сих пор держит Пастернака в плену»[85].

Доктор Живаго, выражающий в романе воззрения самого автора, действительно смотрит на Октябрьскую революцию и на дальнейшее развитие советизма, как на сплошную цепь преступлений не только против России как государства, но и против каждого из российских людей в отдельности, против его индивидуальности. Вся революция в целом, по воззрению Б. Пастернака, несла с собою не раскрепощение, не свободу, но исключительно разрушение и угнетение. Б. Пастернак пишет:

«Люди, делающие революцию – фанатичные сектанты. Они сплеча, в минимально краткий срок разрушают все созданное до того. Дух, в котором это совершается, прославляется в дальнейших поколениях. Но свобода, истинная свобода, а не объявленная в лозунгах, отсутствует или падает с небес в силу случайности, как бы по ошибке».

Анонс Фельтринелли о подготовке к печати книги хорошо известного в Италии Б. Пастернака, не