Наша улица (сборник) - З Вендров

Я достал из кармана рубль и подал его Михею:

-- На, это тебе опохмелиться завтра утром!

Михей отстранил мою руку:

- Н-нет, бр-ра-т! Михей у пр-ри-ятеля на вод-ку не берет.

Я попытался улизнуть через открытое окошко.

Михей схватил меня за ногу и уже далеко не по-приятельски сказал:

- Слу-шай, бр-ра-тец, ты с Михеем живи л-ладно...

Не ссорься с Михеем... А то... знаешь, я хоз-зяин в этом доме... Что захочу, то с тобой и сделаю, понял?..

Этого "тонкого намека" было достаточно, чтобы я покорился.

Тем временем пир шел своим чередом, все веселее, все шумнее.

Каждый потчевал соседа по столу водкой и пивом. Чем дальше, тем больше краснели и потели лица, тем тяжелее ворочались языки. Вдруг откуда-то появилась гармонь.

Бывший кучер заиграл камаринскую, все встали с мест:

мужчины затопали тяжелыми сапогами, женщины закружились, хлопая в ладоши.

- Где Данил Ефимыч? Где мой приятель-первогильдеец? - вдруг вспомнил обо мне Михей. - Возьмите его в хоровод!

Через секунду я уже кружился со всей компанией в хороводе. Моя правая рука была крепко зажата в огромной лапе отставного городового, а левая - в потной руке охмелевшей молодой прачки.

Наплясавшись, еще выпили. Пьяные гости с мокрыми от водки и пива усами лезли ко мне целоваться; жена одного из ночных сторожей все время почему-то обращалась ко мне с просьбой не обижать ее, называя не иначе, как "барин" и "господин хороший"; пьяная прачка со словами "кр-расав-чик, милай!.." кидалась мне на шею.

Проходил час за часом. Висячая керосиновая лампа начала коптить, и воздух в подвале стал еще удушливее.

Гости пили без особой охоты, только потому, что в бутылках еще оставалась водка, шумели и пьяными голосами вразброд пели до хрипоты.

Я тихо сидел в углу подвала и благодарил бога, что про меня забыли. Тошнота подступала к горлу, от жары, дыма и копоти стучало в висках, голова была как свинцом налита.

Об уходе я уже и не думал.

На все мои просьбы у Михея был один ответ:

- И н-не го-вор-ри... Давай выпьем...

Поэтому я решил лучше молчать, по крайней мере пить не заставят.

Было уже далеко за полночь. Гости устали и наконец угомонились. Кучер сладко храпел под столом. Отставной повар и отставной городовой, которые всего час назад чуть не хватались за ножи, приникли теперь один к другому головами и мирно похрапывали друг другу в лицо - повар басом, городовой фистулой, как флейта. Курьер из суда спал сидя на стуле. Голова его низко склонилась на грудь.

Лицо его было бледно-зеленым, как у утопленника. За столом продолжали сидеть только два ночных сторожа, прохлаждаясь пивом. Сам хозяин, уронив тяжелую голову на подоконник, издавал клокочущий храп. Я неоднократно пытался достать из его кармана ключ от двери, но он каждый раз просыпался и рычал:

- П-шел, убью!..

Я опять садился на ящик в углу. У меня болела голова.

Глаза смыкались от усталости.

Вдруг сильно затрещал звонок. Несколько секунд было тихо. Потом звонок зазвенел еще сильнее и настойчивее.

Михей встрепенулся и поднял одуревшую от слишком обильной выпивки голову.

- Звон-нят, что ль? - пробормотал он и снова упал головой на подоконник.

Теперь звонок уже трещал беспрерывно.

Я стал трясти Михея за плечо:

- Михей, слышишь? Кто-то обрывает звонок. Идь посмотри, не урядник ли это, а может, околоточный из города приехал. Уж очень настойчиво звонят.

- А? Что? Звонят, говоришь? - Михей с трудом приходил в себя. - Ну что ж... Р-раз звонят, надо откррывать...

Эх, черти! И поспать человеку не дадут...

Вздыхая и широко зевая, он снял с гвоздя у двери ключ от ворот и пошел открывать. Вслед за ним и я выскочил в сени и спрятался за дверью. У меня не было никакого желания встретиться с урядником или, что еще хуже, с представителем городской полиции.

Михей отпер калитку, и я сразу услышал раздраженный голос и звонкую пощечину. Такой голос мог принадлежать только начальству.

- Ах ты, каналья! Сукин ты сын! Ты пьянствуешь, а я стой здесь целый час за воротами! Рррасшибу! Морду разобью!

И звук новых пощечин, сдобренных крепким ругательством, ясно донесся до моего слуха.

Вслед за тем тот же сердитый голос заговорил уже с меньшим раздражением:

- Иди, мерзавец, надень шапку и отведи пьяного, вон валяется у самых твоих ворот, в вытрезвитель при участке. Да живо!

Михей как подстреленный скатился вниз по лестнице.

Хмель с него как рукой сняло, словно он никогда в жизни и капли в рот не брал. Губы у него были в крови. Правый глаз слезился и стал как бы меньше. Но Михей всего этого не замечал. Ошеломленный, он вертелся по дворницкой, мелко крестился и бормотал:

- Ах ты господи! Куда девалась моя фуражка? Пропащий я человек... Он меня еще и оштрафует... Тьфу... Все зубы выбил... Где же моя фуражка, ах ты боже мой? Вот она, проклятая!..

1911-1955

НОЧНАЯ ВСТРЕЧА

1

В одно морозное утро мой родственник Борис Левитин, тот самый заботливый родственник, который хлопотал о моем устройстве в жизни, случайно встретившись со мной на улице, воскликнул:

- А, Давидка, вот кстати! Я к?к раз собирался написать тебе открытку. В будущее воскресенье, пятого, день рождения моей Рахили, приходи, у нас будут гости. Встретишься с земляками: Эпштейны будут, Карасик обещал быть, приглашены Поляк с женой. Приходи же! Приятно проведешь вечер.

По правде говоря, у меня не было особой охоты ходить в гости к Левитиным. Я жил у черта на куличках - в Марьиной роще, а он, как полноправный московский житель, на Таганке. Вот и ходи к нему на званые вечера, а потом тащись поздно ночью через весь город в Мгрьину рощу! И общество, которое соберется там, тоже не бог весть как меня привлекало. Не принять приглашения, однако, нельзя: как-никак родственник и старается меня устроить. Правда, до сих пор ему ничего существенного не удалось сделать: его знакомые, полноправные евреи-купцы, не проявляли особого желания принять на работу "бесправного" еврея: "Метут выйти неприятности с полицией..." Подготовить кого-нибудь из их детей в гимназию или репетировать тупого оболтуса, уже поступившего в гимназию, - это пожалуйста! Но принять на службу человека без правожительства, к сожалению...

Борис утешал меня: все же лучше давать уроки вМсскве по три рубля за час, чем где-нибудь в провинции за три рубля в месяц. И потом надо только запастись терпением:

он еще найдет для меня такую должность, что все позавидуют мне.

- Хорошо, забегу, - сказал я Левитину.

- Не забегай, а приходи непременно. И без опоздания!

- Хорошо, приду непременно и без опоздания.

В назначенный день у Левитиных собралось человек двенадцать пятнадцать гостей. В меру выпили, закусили и после ужина, как водится, играли в девятку.

Около часа ночи гости стали расходиться. А мне так не хотелось уходить, просто с места не мог двинуться!

Здесь тепло, светло, чисто и уютно - удивительно приятно!

И хозяйка такая славная, улыбающаяся, - я бы сказал, тоже уютная. А тут еще единственный сынишка Левитиных - пухленький, довольно избалованный, но все же очень милый ребенок - вцепился в меня ручонками: "Пусть дядя Давид не уходит, пусть останется у нас!" И вот приходится оставлять этот уют, это тепло и тащиться в Марьину рощу, в маленькую холодную каморку с голыми стенами и замерзшими окнами! Но что делать? Надо ведь когда-нибудь уходить!

Я спустил мальчика с колен.

- Ну что ж, пора и мне...

По моему лицу и по тону, которым я произнес эти слова, нетрудно было догадаться, что мне очень не хочется уходить.

- Знаешь что, Давид, - сказал Левитин, - переночуйка у нас сегодня!

В другой раз он не сделал бы такого необдуманного предложения. В те годы никто не торопился предложить ночлег еврею, не имевшему правожительства. Если же этот еврей был настолько бестактен, что сам набивался скоротать ночь у какого-нибудь знакомого, ему вежливо давали понять, что в Москве можно найти немало других мест, где можно переночевать. Люди были на все готовы, даже денег взаймы дать, лишь бы избавиться от непрошеного гостя.

Особенно осуждать за это не приходилось: кому интересно рисковать штрафом в триста, а то и в пятьсот рублей из-за гостя? Таким образом, приглашение Левитина можно было объяснить только его исключительно хорошим расположением духа. Семья его была здесь, в Москве, дела шли неплохо, в карты ему в тот вечер необычайно везло, гости с деланным восторгом расхваливали сынишку, восхищались его декламацией - одним словом, сплошная радость. Левитин видел, что, в противоположность ему, я расстроен и подавлен; вот он и предложил мне остаться на ночь у них. А мне и хотелось остаться, и вместе с тем я не мог решиться: а вдруг нагрянет облава и Левитина оштрафуют из-за меня? Зачем подвергать его такому испытанию?

- Не буду вас беспокоить. Пойду в свой собственный "отель". Так лучше...

Я говорил, а в душе надеялся, что меня будут упрашивать.