Великая подземная война: подземно-минная война под полями Первой мировой - Алексей Николаевич Ардашев

был моим преподавателем тактики в Николаевском инженерном училище), Георгиевский кавалер за японскую войну, исключительно энергичный и способный офицер Генерального штаба. В штабе бригады я сразу же заметил известное нервное напряжение, в особенности с наступлением темноты, вызванное, как я понял потом, именно этой нависшей опасностью быть отрезанными от нашего тыла.

Мне был поручен участок 7-го Финляндского стрелкового полка, в районе которого и находился угрожаемый участок. Полком командовал полковник Генерального штаба Павел Иванович Орлов, смертельно раненный три месяца спустя. В этом полку меня хорошо знали еще по Восточной Пруссии и встречен я был буквально с распростертыми объятиями. Не теряя времени, я пошел на участок 1-го батальона, где были и приданные ему две роты Шацкого полка (второочередного), под командой подполковника Марковец. Вот что я там нашел: германцы занимали сравнительно небольшой участок хребта, наши же окопались на крутом склоне перед ними, в 35–40 шагах. Благодаря легкой складке склона немецкие пули пролетали поверх наших голов, но достаточно было приподняться на ½ или ¾ аршина, чтобы получить пулю в голову. Из-за близости окопов, наших и противника, артиллерия была бессильна что-нибудь сделать, но немцы забрасывали нас сверху вниз ручными гранатами. Делать это снизу вверх нам было значительно труднее, да и гранат у нас почти не было. Взаимная близость вызывала то, что обе стороны вели непрерывный ружейный огонь, который не поражал ни нас, ни немцев, а представлял собой просто барраж, препятствующий обеим сторонам даже подняться на бруствер для атаки.

Будучи внизу, мы несли большие потери от немецких ручных гранат, солдаты не имели ни отдыха, ни сна, и роты должны были сменяться каждые два дня. О ходах сообщения не могло быть и речи, и снабжение доставлялось перебежками по тропинке, замаскированной деревьями (горы были покрыты лесом), и преимущественно днем, так как стрельба была более умеренной, чем ночью, когда нервное напряжение достигало своего максимума и трескотня выстрелов, чисто «заградительного» характера и без прицеливания, была похожа на клокочущий кипящий котел. Добравшись перебежками между деревьями на этот участок, я сразу же понял, что наше командование не могло даже и думать согнать немцев атакой в лоб – это было бы послать людей на убой без всякого результата. Близость же окопов противника дала мне идею подвести под немцев минную галерею и взорвать их. Вернувшись к подполковнику Марковцу, я изложил ему мою мысль, которую он одобрил и снесся по телефону с командиром полка. Полковник Орлов рассмотрел эту мою идею со всех сторон: материально она казалась вполне выполнимой, но имелся и большой риск: если германцы обнаружат нашу галерею, то, наверное, сразу же перейдут в атаку, чтобы сбросить нас со склона горы. Лично я думал, что ввиду оглушительной ружейной трескотни на участке представлялось маловероятным, что шум работ может быть услышан немцами. Кроме того, можно было думать, что немцам даже и в голову не придет, что русские могут подвести под них минную галерею, и что, не ожидая этого, они не имеют минных колодцев для выслушивания подземных работ. Все же полковник Орлов доложил о моем предложении штабу бригады, где оно получило полное одобрение и мне была дана carte blanche для его выполнения.

Не помню точной даты начала работ, но вспоминаю, что было это в первых числах марта 1915 г. Сразу же нам встретился целый ряд неожиданных осложнений. Во-первых, пройдя через поверхностный слой каменистого грунта, мы натолкнулись на скалу. К счастью, это был не гранит, а пласты известняка разной толщины, с трещинами и более мягкими прослойками. Началась «титаническая» работа сапер: работали вручную, маленькими ломиками собственного изготовления, в три смены, по восемь часов каждая, днем и ночью, без остановки. За сутки проходили не более одного-двух аршин. Однажды я получил от корпусного инженера приказание прислать ему чертежи работ и расчет заряда. В отдаленных от позиций штабах не отдают себе подчас отчета об обстановке на месте: легко сказать «сделать чертежи», но как сделать это, когда сидишь в землянке, едва освещенной, в дыму и наполовину промокший! Но делать было нечего, – этим господам была нужна «бумажка», чтобы показать, что и они что-то делают! Я сделал чертеж по всем правилам инженерного искусства, черным, красным и синим карандашом, с профилью участка (безусловно немного фантастической, ибо каким образом сделать съемку, когда нельзя высунуть поверх бруствера даже пальца) и с расчетом трех вариантов заряда для глубины в 3, 6 и 9 аршин и с заключением, что самое лучшее, вследствие наличия скалы, вести галерею на глубине шести аршин, для чего необходимо 40 пудов пироксилина. Несколько дней спустя я был извещен, что Корпусный инженер «утвердил» второй вариант.

В штабе бригады мне потом рассказали, что Корпусный инженер хотел приехать сам, чтобы «руководить» (конечно, из штаба, а не на месте, под обстрелом) работами. Полковник Орлов заявил тогда, что у него есть свой «Тотлебен» и что ему никого другого не надобно; полковник Марушевский к этому мнению присоединился и Корпусному инженеру (который никогда инженером не был) было предложено сидеть у себя, на участок 2-й Финляндской стрелковой бригады не приезжать, но приготовить и прислать заблаговременно необходимый пироксилин.

Пройдя галереей около 18 аршин, я встретил новое и серьезное затруднение: галерея уперлась в толстый и крепкий пласт скалы. Что было делать? Прекратить работу и остановиться? Я решил подняться уступом вверх и продолжать галерею поверх этого пласта. Конечно, по мере приближения к поверхности риск быть обнаруженными значительно увеличивался, но другого выхода я не видел. Возникли затем и другие затруднения, вызванные полным отсутствием технического материала у наших саперных частей: не было вентиляторов для вдувания воздуха, не было чем освещать голову галереи. Офицеры полка отдали все свои карманные электрические фонарики, но этого нам было недостаточно, и вскоре батареи фонариков истощились. Стали освещаться огарками свечей, но по мере углубления галереи доступ воздуха делался недостаточным, саперам было трудно дышать, а пламя свечей все уменьшалось и почти не освещало.

Но случилось и одно благоприятное для нас событие: началось таяние снегов. Левее, где мы продолжали занимать гребень хребта, между нашими и немецкими окопами, уже более отдаленными друг от друга, лежали цепи трупов скошенных пулеметами во время февральских боев наших и немецких солдат. С наступившей оттепелью трупы начали разлагаться и немцы, находившиеся на скате горы перед нами, стали получать в свои окопы ручьи зараженной воды. Они подняли тогда белый флаг, и германский парламентер предложил нам заключить краткое перемирие на 4–5 часов для уборки трупов. Наше командование согласилось, и около