Правила вежливости - Амор Тоулз

В шесть часов мистер Тейт покинул свой кабинет, дабы успеть на поезд до Хэмптонс. В 6.15 я перехватила взгляд Элли. Мы дружно встали, накрыли чехлами машинки и надели пальто.

– Пошли, – сказала она, – давай отпразднуем свое освобождение, – и мы двинулись к лифтам.

В первый же день моей работы в «Готэм», когда я пошла в туалет, Элли тут же вскочила и направилась за мной. В туалетной комнате, склонившись над раковиной, торчала какая-то девица из художественного отдела. Элли велела ей не тянуть кота за хвост и немедленно выйти вон. На какой-то миг мне показалось, что она собирается отрезать мне челку или часть локонов, а потом вытряхнет содержимое моей сумочки в унитаз – именно так встречали новеньких в той школе, где я училась. Но Элли, прищурившись, посмотрела на меня сквозь стекла своих «кошачьих» очков и сразу перешла к сути дела.

Она сказала, что мы с ней как два гладиатора на арене Колизея, а Тейт – лев. Когда он вырывается из клетки, мы можем либо кружить вокруг него, либо, испугавшись, разбежаться в разные стороны и ждать, когда он нас съест. Если мы правильно раскинем карты, Тейт вскоре будет не в состоянии выбрать, на кого из нас он действительно может положиться. А потому Элли предлагала принять на вооружение несколько основных – и незыблемых – правил. Когда бы Тейт ни спросил, где находится одна из нас, ответ (днем или ночью) мог быть только один: в дамской комнате. Если же он попросит нас еще раз проверить работу друг друга, каждой позволено заметить только одну ошибку. А когда он кого-то из нас похвалит, надо отвечать, что ты никогда бы с этим не справилась без помощи второй ассистентки. Ну а по вечерам, когда Тейт уходил домой, мы ждали еще пятнадцать минут, чтобы уж точно убедиться, что он покинул здание «Конде Наст», и только тогда, держась за ручки, направлялись к лифту и спускались в вестибюль.

– Если мы ни разу не облажаемся, – сказала Элли, – то к Рождеству сами будем всем этим цирком управлять. Ну, Кейт, что ты на это скажешь?

В дикой природе некоторые животные – например, леопард, – охотятся в одиночку; а некоторые только стаей – например, гиены. Я отнюдь не была стопроцентно убеждена, что Элли – гиена. Зато была совершенно уверена: стать чьей-то жертвой она себе просто не позволит.

– А я скажу вот что: один за всех и все за одного.

В пятницу вечером некоторые девушки любили ходить в устричный бар на Гранд-Сентрал и позволяли парням, приехавшим на экспрессе из Гринвича, угощать их выпивкой. А Элли нравилось ходить в кафе-автомат[124], где она спокойно могла устроиться в полном одиночестве и слопать сразу два десерта и полную миску супа – именно в таком порядке. Ее восхищало царившее там полное равнодушие работников и посетителей, а также нейтральность поглощаемых ею кушаний.

Пока Элли ела свое пирожное с глазурью, а затем и мое, мы успели всласть посмеяться насчет этого цирка со словарем, потом обсудили ненависть мистера Тейта ко всему, что имеет пурпурный или розовый оттенок – к символу королевской власти, к сливам, к «розовой» прозе. Когда пора было уходить, Элли, как алкоголик, встала и пошла прямо к дверям, абсолютно ничем не показав, что несколько перебрала. Было уже половина восьмого. Выйдя на улицу, мы поздравили друг друга с очередным пятничным вечером без свидания, и Элли ушла. Но едва она повернула за угол, я вернулась в кафе, отыскала туалет и переоделась в самое лучшее из имевшихся у меня платьев…

b)

– Разве это не зеленая изгородь?

Этот вопрос прозвучал из уст Хелен два часа спустя, когда мы впятером в кромешной темноте пробирались сквозь какие-то клумбы.

Мы быстренько выпили в баре «Кинг Коул», и Дики Вандервайл повез нас к заливу Ойстер-Бей, пообещав шумную и веселую вечеринку в «Вайлэвей» – летней резиденции друга детства. Хотя, когда Роберто спросил у него, как поживает Шуйлер, Дики, который никогда не лез за словом в карман, если слышал чью-то дурацкую шутку, на этот раз отвечал весьма туманно, что было ему совершенно несвойственно. А когда мы увидели, что на пороге дома стоит пара лет тридцати пяти и приветствует своих многочисленных гостей, Дики предложил нам не ломиться в парадные двери, потому что якобы знает в саду «одну очаровательную калитку», и повел нас куда-то за дом, где мы, собственно, и увязли по колено на клумбах с хризантемами.

Шпильки утопали в земле на каждом шагу, и я остановилась, чтобы снять туфли. Здесь, в глубине сада, ночь казалась на удивление тихой. Сюда не доносились ни музыка, ни смех. Но было видно, как за хорошо освещенными окнами кухни человек десять прислуги готовят холодные и горячие гастрономические шедевры и ставят блюда на подносы, собираясь нести все это через вращающиеся двери в столовую.

Заросли бирючины, которую Хелен в темноте нежно назвала зеленой изгородью, теперь стеной стояли прямо перед нами. Дики, не находя пресловутой калитки, даже рукой провел по колючим ветвям – так человек ищет запирающее устройство на потайной дверце в книжном шкафу. В соседнем саду просвистела пущенная кем-то ракета и взорвалась в воздухе.

Роберто, до которого все доходило как до жирафа, пришел к гениальному выводу:

– Ага, Дики, старый ты взломщик! Спорить готов, что ты понятия не имеешь, чей это дом.

Дики остановился и, назидательно воздев перст, изрек:

– Куда важнее знать, когда и где, чем кто и почему.

А затем он, точно исследователь тропических лесов, раздвинул ветви бирючины и просунул туда голову.

– Эврика!

Мы тут же последовали за ним в проделанный в изгороди лаз и выбрались – как ни странно, не слишком исцарапанными – на лужайку у задней стены дома. Собственно, это был не просто дом, а поместье, принадлежавшее семье Холлингзуортов, и вечеринка там была в самом разгаре. Ничего подобного я в жизни не видала.

Задняя часть дома простиралась перед нами подобно некоему американскому Версалю. За изящными решетками французских окон виднелись не менее изящные бра и канделябры, светившиеся теплым желтым светом. На вымощенной плиткой террасе, которая высилась как пристань над тщательно выстриженной лужайкой, несколько сотен человек, разбившись на небольшие группки, весело беседовали, прерывая разговор лишь для того, чтобы взять с подноса круживших рядом официантов коктейль или канапе. Над всем этим к заливу Лонг-Айленд томно плыла музыка, исполняемая оркестром из двадцати музыкантов, невидимых глазу.

Наш маленький отряд, перебравшись через