Реинкарнатор - Сергей Синякин

И что бы вы пережили, когда эти двое неизвестных мужчин по команде вашего врага ловко и сноровисто переворачивают вас на живот и сдирают с вас пижамные штаны, открывая молочно-белые ягодицы? Несомненно, вы будете думать, что проигравший на выборах соперник таким образом изощренно пытается отомстить вам.

Валерий Яковлевич боролся из последних сил. Однако водителей себе Иван Николаевич Жухрай умел подбирать. Что может сделать худосочный интеллигент против людей, привыкших на трассах менять колеса «КамАЗам»? Ну, укусить разок жестко держащую тебя руку. Ну, вякнуть о правах человека, пообещать, что покусившиеся на святое будут наказаны по всей строгости российских законов. Нападавшие, насильники на это ответили грубым смехом и продолжением своих непотребных действий, после которых Валерий Яковлевич почувствовал легкое головокружение и полное безразличие к своей судьбе.

Но до надругательства дело не дошло.

Хозяин дома вдруг ощутил резкий укол в одну из ягодиц. «Отравили!» — Валерий Яковлевич с отчаянием обреченного задергался в крепких руках нападающих, промычал нечто оскорбительное в адрес предавшей его супруги и своего политического оппонента, вскинул голову и провалился в спасительное забытье.

— Готово? — спросил Жухрай бледного реинкарнатора, застывшего у постели мэра с иголкой в руке. Даосов кивнул.

— Давай, братишка, — нетерпеливо и хищно сказал губернатор, берясь за пряжку своего ремня. — Верши социальную справедливость!

Трудно сказать, что явилось причиной относительной неудачи царицынского реинкарнатора — торопливость проводимой операции или качество игл, к которым в последние дни Борис Романович Даосов потерял всяческий интерес. А может, все было во внутреннем противлении Даосова коварной судьбе?

Однако факт остается фактом — полного душеобмена не получилось. Впрочем, ничего страшного в том, что половина души губернатора вселилась в тело мэра, а вторая половина осталась в собственном теле, куда в свою очередь вселилась половина души Валерия Яковлевича Брюсова, реинкарнатор не видел.

Собственно, что такое коммунист? По сути своей, это демократ, зажатый тесными рамками тоталитарной системы. Потому он всегда тоскует о свободе, выплескиваясь пафосом и гневом в кухонных разговорах по душам за бутылкой водки. А что собой представляет демократ? Если заглянуть в его нежную душу, мы увидим уставшего от свобод коммуниста, который за рюмкой коньяка в загородном ресторане тоскует о сильной правящей руке. Говоря образно, это две половинки яблока. Самого настоящего яблока, а не того, о котором подумал сейчас читатель, поднаторевший в политике. Хотя и он в своих мыслях не так уж далек от истины.

Диалектика, господа!

Однако Даосов не подозревал, что происходит, когда обе половинки душ находятся в одном человеке. С ненавистью обозревая друг друга, в один прекрасный момент они замечают, что половинки половинками, но, однако же, они от разных яблок. Если коммунистическая половинка души представляет собой пепин шафран или, скажем, реддингтон, то демократическое яблоко сортом своим никак не ниже белого налива, который, как известно, отличается восковой спелостью, доходящей до прозрачной белизны. У нормального человека несовпадение убеждений половинок души вызывает раздвоение личности. У многих политиков подобное заболевание не в редкость и свидетельствует о широте политических взглядов и гибкости мышления.

Уже в машине Иван Николаевич Жухрай с явной опаской спросил реинкарнатора.

— Ты, Романыч, честно скажи: выпивка не повредит? Нет, выпивка при душеобмене повредить не могла, более того, она способствовала адаптации души в новом теле.

— Тогда тормози, — приказал губернатор. — Отметим по рабоче-крестьянски, где-нибудь на берегу, коньячком да икоркой с балычком…

Пока на берегу губернатор, следуя незнакомым, но социально близким ему рабоче-крестьянским традициям, подливал реинкарнатору в стакан высококачественный «Хеннесси», в доме мэра царило смятение, по масштабам своим не уступавшее происходившему в свое время в доме Облонских. Трудно состязаться в мастерстве с графом Толстым, но еще труднее не попытаться описать все, что творилось в эту ночь в доме мэра.

То ли выпитое шампанское ударило в голову Валерию Яковлевичу, то ли половинка души его соперника начала обживать левое полушарие мозга мэра, но в эту ночь Брюсову снились кошмары.

Снилось Валерию Яковлевичу, что его исключают из партии за публично сожженный партбилет. Вроде бы это его особо волновать не должно было, но отчего-то Брюсову хотелось просить прощения. Может быть, потому что председательствовал на собрании гордый человек в полувоенном френче и в круглой фуражке с маленьким козырьком. Человек выпячивал губы и смотрел на проштрафившегося товарища, как смотрел бы председатель ревтрибунала на попавшегося в лапы революционного правосудия Нестора Махно. Видно было, что на снисхождение Брюсову рассчитывать не приходится.

— Сжег партбилет? — громко спрашивал председатель и, не ожидая ответа, сам же отвечал: — Сжег, негодяй! Однозначно сжег!

Из-за спины его со скрытым злорадством выглядывал проигравший выборы губернатор Иван Жухрай и всем своим видом показывал: плохо тебе будет, Валерий Яковлевич! Ой, плохо!

Вызванная в качестве свидетеля Анна Леонидовна вышла на трибуну в красной косынке и, раскрыв черную общую тетрадь на девяносто шесть листов, принялась зачитывать прегрешения, допущенные ее мужем.

Грехи мэра и мужа в черной общей тетради были сгруппированы по принципам Морального Кодекса строителя коммунизма, но ежу было понятно, что основной упор сделан на прелюбодеяние и хищения, благо, что и тех, и других Анной Леонидовной было учтено более чем достаточно.

Председатель комиссии презрительно выпячивал губы и со значительным лицом кивал.

— Ну, подлец, что скажешь в свое оправдание? — спросил он, едва Анна Леонидовна закончила свое обвинение, — Будешь ли утверждать, что невиновен?

— Да чё там говорить, мужики, — сказал плечистый член комиссии в кожаной куртке и черной косоворотке, с хрустом разгрызая зеленое польское яблоко. — К стенке надо ставить эту контру без лишних слов! — Однозначно! — согласился председатель. — Кто еще хочет добавить к сказанному?

— Ко всему сказанному можно добавить лишь девять граммов из моего именного маузера! — хмуро сказал судья в кожаной куртке. — И этот паразит еще пытался занять место губернатора Царицынской области? Той самой области, которую наш вождь и учитель товарищ Сталин своей грудью защищал, пролетарской крови своей не жалея?

— Интриган, однозначно, — сказал председательствующий и налил в стакан газированной воды, которую, однако, не выпил. — Да ты хуже Немцова! Ты хуже Зюганова! Однозначно хуже! Ты — Троцкий!

Неподалеку от Валерия Яковлевича, словно примерная ученица, подняла пухлую ладошку его жена.

— Товарищи! — звонко сказала она. — Разрешите мне своей собственной рукой покончить с этим врагом трудового народа! Дайте мне маузер, товарищи! Клянусь, рука моя не дрогнет!

Губернатор Жухрай достал из-под покрытого кумачом стола громоздкую деревянную кобуру и извлек из нее маузер.

— Позвольте, — растерянно пробормотал мэр.

— Не позволим! — радостно вскричал председатель и зачем-то снял шапочку. — Предлагаю почтить память нашего товарища Валерия Яковлевича Брюсова минутой молчания!

Брюсов испуганно проснулся. Во рту стоял металлический привкус, словно перед пробуждением он сосал ствол маузера. В левом полушарии разгоряченного и немного заторможенного мозга ворочались непривычные и оттого пугающие мысли.

— Аня! — слабо позвал Валерий Яковлевич. Вошла жена, одетая медсестрой, но в высоких с раструбами кожаных сапогах. На крутом бедре ее топорщилась защитного цвета сумка с большим красным крестом.

— Leave me alone; let me be! [2] — сказала она.

Валерий Яковлевич откинулся на подушки. Анна Леонидовна достала из сумки длинноствольный маузер и прицелилась в мужа.

— I get it[3], — сказала женщина.

Валерий Яковлевич испуганно прикрылся пуховой подушкой и замер в ожидании выстрела. «Everything is galling west!» [4] — мелькнуло в голове.

И он снова проснулся.

Анна Леонидовна сидела в кресле напротив тахты и напряженно смотрела на него.

Иван Николаевич с усилием подмигнул ей. Чувствовал он себя отвратительно, от резких движений темнело в глазах. Голова была какой-то чужой, и он даже не сразу сообразил, что она и в самом деле чужая.

— Неосторожна ты, девочка, — сказал он. — Ночью с мужем спать надо, а ты у любовника сидишь!

— You went gaga? [5] — спросила женщина.

— Сука! — гневно и неожиданно сказал Валерий Яковлевич. — Так ты, выходит, мне с Ванькой изменяла?