Друг и лейтенант Робина Гуда (СИ) - Овчинникова Анна Георгиевна

— Тогда нам всем остается только молиться. Вознесем же молитву Пресвятой Деве, чтобы она помогла нам вернуть одолженные рыцарю деньги и чтобы в вашем кошельке, преподобный отец, завелась пригоршня монет!

Аббат Герфорд открыл было рот, чтобы возразить, но Робин, Тук, Дикон и Кеннет уже молитвенно склонили головы, а я, глядя на клирика сверху вниз, начал задумчиво поглаживать рукоять меча.

— Эй, поп, ты что, позабыл слова? — Вилл Статли угрожающе нахмурился. — Может, тебе подсказать?

Подсказка не потребовалась: преподобный отец так быстро затараторил по-латыни, что в конце концов даже брат Тук отстал от его истовой скороговорки.

Молебен несколько затянулся, и, когда мне надоело сдерживать зевоту, я прервал его решительным:

— Аминь!

— Аминь, — тут же отозвался Тук, с облегчением поднимая голову.

— Аминь, аминь, аминь, — прозвучала благочестивая перекличка.

— Что ж, посмотрим, отозвались ли небеса на наши мольбы! — проговорил Робин Гуд. — Дик, будь другом, глянь, не появилось ли чего в сумках пресвятого отца…

Бентли только того и ждал. С дьявольской улыбкой он извлек из правой седельной сумки мула пухлый кожаный мешок и такой же, если не больший, вынул из левой сумки. Побагровевший аббат тихо выругался, а Тук в восторге взревел:

— Вот что значит вознесенная от всего сердца молитва!

— Да, здесь, пожалуй, найдется и на раздачу милостыни, и на поддержание жизни несчастных изгнанников, прозябающих в этом лесу! — радостно воскликнул Робин.

— И даже на похороны Малютки Джона, — взвесив в руках добычу, добавил Дик.

Я зловеще пообещал уступить ему место на погребальных дрогах, Робин же громко возблагодарил Небесную Деву за то, что та сторицей вернула нам одолженные Ричарду Ли золотые. А потом все аутло столпились вокруг Тука, который лучше всех умел пересчитывать деньги.

В двух кожаных кошелях оказалось в общей сложности триста фунтов золотом, и шумное веселье продолжалось до тех пор, пока с небес не сыпанул дождь. Единственным человеком на маленькой поляне, который не радовался и не прославлял щедрость Богоматери, был аббат Йоркского монастыря Святой Марии аббат Герфорд.

В угрюмом молчании пресвятой отец взгромоздился в седло, не поблагодарив Дикона, заботливо подавшего гостю оброненные четки. Вилл Статли облобызал руку аббата, попутно лишив его колец, а Робин, как истинно радушный хозяин, предложил проводить гостя. Поскольку возражений не последовало, я взял узду, больше не отягощенную серебряными побрякушками, и мы втроем двинулись к пересечению блидворской дороги и Королевского Пути… Вчетвером — если считать мула, который, радуясь тому, что его избавили от значительной части груза, то и дело норовил перейти с шага на игривую рысь.

Дождь еще не успел окончательно пробиться сквозь листву деревьев, когда мы вышли к перекрестку, и я бросил поводья понуро ссутулившемуся в седле аббату. Почему-то преподобный и не думал радоваться, что при дележе посланных Святой Марией денег ему досталось «для бедных» целых двадцать монет! У пегого мула была куда более правильная точка зрения на греховность золотого тельца, чем у его хозяина.

— Держитесь большой дороги, преподобный отец, она выведет вас прямиком к Ноттингему.

— Счастливого вам пути, да хранит вас Господь от разбойников, — душевно напутствовал Робин Гуд.

Наш гость подобрал поводья, но не трогался с места, потому что главарь аутло продолжал стоять перед его мулом, загораживая дорогу… Мы с аббатом Герфордом дружно вздрогнули, когда Локсли вдруг опустился на колени на мокрую опавшую листву.

— Благословите, преподобный отец!

Прелат испуганно уставился на разбойника, пытаясь разгадать, в чем тут подвох. Но Робин смиренно и терпеливо стоял на коленях под моросящим дождем в ожидании благословения, и, бросив на меня загнанный взгляд, аббат быстро благословил человека, который только что лишил его целого состояния.

Поднявшись, Локсли поцеловал его руку.

— Не поминайте лихом, преподобный отец!

То, что проворчал аббат Герфорд в ответ, не походило ни на латынь, ни на английский, ни на французский. Сгорбившись в седле, словно каждый миг ожидая получить стрелу в спину, аббат потрусил прочь, и мы не стали провожать его глазами — повернулись и двинулись в мокрый сумрак леса.

Нынешнюю ночь хорошо было бы провести в «Весельчаке» или в Руттерфорде, но после гостеприимства, которое мы только что оказали светочу сословия oratores, все возможные места пребывания аутло наверняка будут перетряхиваться несколько дней подряд.

— Смешно, — задумчиво пробормотал я. — Сегодня мы раздобыли столько денег, что могли бы купить целую деревню, но ночевать нам придется в шалаше… Может, даже на пустое брюхо.

— Да, такова тщета богатства, — Робин натянул на голову капюшон. — По всему видать, нынче выдастся суровая зима. Где ты собираешься зазимовать, Джон? В Аннеслее?

Я покачал головой:

— Нет. Об этом нечего и думать.

С тех пор как мы расстались с Катариной в Ноттингеме, я больше не видел ее. Все мои послания оставались без ответа, все «подлые разбойничьи» деньги, отправленные в Аннеслей, возвращались обратно, а в ответ на последнюю попытку увидеться и объясниться с женой Мач принес мне от Катарины такой ответ, что я понял — эта попытка была самой последней. Что ж, я почти научился не думать о мире, в котором родился и вырос, значит, смогу научиться не думать о Катарине. Это будет потрудней, чем выучиться стрелять из лука, но когда меня выносило на легкие и прямые пути?

— Если ты не собираешься в Аннеслей, тогда пойдем со мной в Йоркшир, в Локсли, — предложил Робин Гуд.

— Что? — я стер с лица капли дождя. — Ты хочешь, чтобы я зазимовал у тебя? Но что скажет твоя мать?

— Я не знаю даже, что она скажет при виде меня, а ты хочешь узнать, что будет, когда ты стукнешься башкой о ее притолоку! — засмеялся Робин. Его тон был самым беззаботным, но почему-то он отвернулся и пониже опустил капюшон на лицо. — Может, нас обоих не пустят и на порог. Но с такими деньгами мы всегда найдем где перезимовать, верно?

— Что верно, то верно, — кивнул я. — Ладно, договорились. Когда уходим?

Зима ударила внезапно, покрыв пожухлую траву серебристым налетом изморози. На коре Великого Дуба тоже поблескивал иней, и Дикон заботливо стер его рукавом с нижней ветки, прежде чем высыпать на обычное место хлебные крошки для белок и птиц. Последнее подношение обитателям Шервуда, которым предстояло здесь зазимовать.

Все аутло уже готовы были двинуться в дорогу; и те, чей путь лежал в деревню всего за пять миль отсюда, и те, кто уходил в другое графство, — все мы прощались с Шервудом до весны.

— Да хранит вас Господь, братия мои, — срывающимся басом проговорил монах Тук, обряженный в новую теплую рясу. — Да увижу я вас всех весной в полном здравии!

Фриар крепко обнял Локсли, потом меня, потом заставил жалобно задребезжать арфу Аллана… Аллан всхлипнул, обнимая в ответ своего соперника по музыкальному искусству. Дикон Барсук часто-часто крестил нас и бормотал, чтобы мы были осторожны, богохульник Дик Бентли несказанно меня удивил, вдруг крепко облапив и дружески стукнув по спине:

— Увидимся весной, Джон… Робин… Кеннет… Когда были сказаны все прощальные слова, мы в последний раз посмотрели на могучий дуб, дававший нам тень в жаркие дни, защищавший от дождя в прохладные, служивший нам и спальней, и дозорной вышкой, и кладовой. Весь Шервуд был для вольных стрелков родным домом, но английский дом обязательно должен иметь очаг, и наш очаг хранил этот лесной великан.

Бывай до весны, приятель!

Милостью судьбы, которая нас хранит, мы обязательно увидим тебя снова в наряде из свежей зеленой листвы, а пока пусть жители Ноттингемшира длинными зимними вечерами рассказывают истории о приключениях вольных стрелков. Можно дать на отсечение волчью голову — когда мы вернемся, баллад и историй прибудет!

5