Пандемоний - Дэрил Грегори

Я лежал и думал про Кристофера Рива, исполнителя роли Супермена. Пытался представить себе, каково это — быть парализованным, каждый день наблюдать, как солнечные лучи ползут по стене. Впрочем, Рив не лежал в кровати. Рив был парень богатый и потому сидел в напичканной всякими электронными прибамбасами каталке и имел в своем распоряжении целый штат врачей, медсестер и физиотерапевтов. Он поставил перед собой цель непременно встать на ноги. В журналах писали, что он целый год разрабатывал мизинец. Сколько же ему для этого требовалось упорства? В конечном итоге он даже заставил свое тело дышать без аппарата «искусственное легкое». Дюйм за дюймом он отвоевывал для себя территорию за пределами навороченной инвалидной коляски.

И что потом? Бывший Супермен умирает от инфекции из-за какого-то там пролежня!

За окном постепенно сгущались сумерки. Часы, отведенные для посещения больных, истекли, мать с Амрой так и не появились. Я с облегчением закрыл глаза.

— Ты подглядывал за мной, — упрекнул меня Лью.

Я сидел в темноте, в кресле рядом с его кроватью. Верно, я следил за его сном на протяжении нескольких часов, не зная, стоит его будить или нет. Было далеко за полночь. Ночью в больнице оставалась лишь горстка дежурных врачей и медсестер, так что никто не заметил, как я, словно старик, прошаркал по коридору. От Лью меня отделяли всего две двери, но это расстояние показалось мне вечностью. Ощущение было такое, будто все мышцы от пребывания под водой превратились в кисель. Я огромным усилием воли заставлял себя передвигать ноги — одну, другую, одну, другую.

Пошевелите мизинцем, мистер Рив.

— Извини, так получилось, — произнес я.

— Вот уж не знал, что ты способен к передвижению.

Брат едва ворочал языком — сказывалось действие болеутоляющих, которыми его накачали под самую завязку.

Я залился краской.

— Тебе пришлось куда хуже, чем мне.

Он слегка наклонил голову, словно хотел пожать плечами.

— Пожалуй.

Лью сидел в кровати, руки неподвижно вытянуты вдоль тела. Правая нога закована в гипс от бедра до голени — нужно было обездвижить колено. Мои глаза успели привыкнуть к полумраку, но выражение его лица я так и не разобрал — в темноте синяки сливались с ночными тенями.

— О'Коннел говорит, будто ты ничего не помнишь, — произнес я.

— Помню, сначала я был рядом с ней, Луизой и охранниками, но уже в следующее мгновение лежу рядом с водой и ору, как оглашенный.

— А больше ничего не помнишь? Как мчался за мной, как прыгнул в воду?

— А что, разве я должен что-то помнить?

Беги.

Быстрее.

— Да нет. Лучше поспи. — Я заставил себя подняться с кресла. — Утром сюда приедет мать, и тогда тебе точно будет не до сна.

— Но ведь ты сам меня разбудил.

— Хочешь я почитаю тебе комиксы?

— Что?

— Ничего. Мать рассказывала мне про нас, какими мы были в детстве. По ее словам, ты любил сидеть вместе со мной и читал мне…

Я тотчас представил себе тогдашнего Лью. Как он переворачивает страницу «Флэша». Помнится, это был Флэш против Доктора Лайта, и Флэш передвигался в размытом красножелтом пятне, которое мчалось быстрее скорости света.

— С тобой все в порядке? — поинтересовался Лью.

— Просто я… — Мой голос дрогнул. — Просто я хочу спать. Увидимся утром.

Я ухватился за притолоку и пошаркал в коридор. На счастье, мне удалось незаметно вернуться в палату — меня никто не засек. Я сел на край кровати, не в состоянии выбросить из головы картинку: семилетний Лью сидит в кресле. В руках у него комиксы про Флэша. Сколько вечеров он просидел так, ожидая, когда вернется в нормальную жизнь его младший брат? Когда жуткое неуправляемое создание, искалечившее его мать, наконец-то уберется вон из их дома.

Я представил себе, как мать в очередной раз читает мне про Майка Муллигана и его паровой экскаватор.

Затем мне вспомнилась Мариэтта О'Коннел, которая спрашивает меня: «То есть тебе это нравилось?».

Я щелкнул выключателем настольной лампы. Перед глазами все расплывалось, и я с трудом разобрал инструкции на лицевой панели телефона. Однако в конечном итоге мне удалось набрать городской номер. Трубку на том конце взяли буквально через пару гудков. Голос Луизы звучал точно так же, как и в тот раз, когда я позвонил из дома Лью в Гарни: усталым и слегка раздраженным.

— Это Дэл, — произнес я, пытаясь сохранять спокойствие. — Дэл Пирс.

Идиот, со сколькими Дэлами, по-твоему, она знакома? Скольких Дэлов за свою жизнь отвезла в больницу?

— Я хотел бы поговорить с матерью Мариэттой. Вы не могли бы передать ей, чтобы она позвонила мне в больницу, как только вы ее увидите? Алло!

В телефонной трубке воцарилось молчание. Я сначала решил, что она повесила трубку, но затем на том конце провода раздался голос Мариэтты О'Коннел:

— В чем дело? Что случилось?

Я прочистил горло и провел ладонью по глазам.

— Ты ведь знала! Ты все знала еще до того, как появился командир Штольц.

— Что я знала, Дэл?

— Я не должен помнить, как они читают мне комиксы. Я не должен помнить, что был Хеллионом.

— Что ж, может быть, и не должен.

— Когда я вселился в Лью, то чувствовал его, ощущал, как он сопротивляется мне. Он сопротивлялся мне, как если бы…

— Дэл, я сейчас приеду. Ничего не предпринимай. Я сейчас на минутку передам трубку Луизе, главное, ты тоже не клади трубку…

О боже! Хеллион по-прежнему сидел внутри меня, царапая череп изнутри своими когтями. Брыкался, бился о клетку. И стены постепенно начинали давать трещины и рушиться.

Бруклин, Нью-Йорк, 1977 год

К тротуару подъехал огромный черный «мерседес». Доктор Уэйн Рэндольф шагнул из-под навеса и, словно заправский швейцар, держа наготове зонтик, поспешил под дождь. Доктору было все равно, какой при этом у него вид — напуганный или нет. Он привык считать, что в его положении нет необходимости притворяться.

Не выпуская из рук зонтика, он открыл пассажирскую дверь автомобиля. Из-под полей шляпы на него посмотрела пожилая дама. Она одарила Рэндольфа мимолетной улыбкой.

— Как я понимаю, вы доктор Рэндольф, — произнесла она с заметным швейцарско-немецким акцентом.

Их первая встреча состоялась довольно давно, еще во время первой МКПО, но пожилая дама наверняка его не помнила. Это сейчас он доктор Рэндольф, а тогда был всего лишь студентом-медиком. Доктор Тони Вольф, однако, ничуть не изменилась и была такой, какой он запомнил ее двадцать лет назад: пожилая, сухонькая и, тем не менее, стойкая и несгибаемая. Она чем-то напоминала засушенное насекомое. На Тони Вольф было строгое вечернее платье, на коленях — легкомысленная коричневая сумочка.