Месть Танатоса - Михель Гавен

— Ничего, — произносит она изменившимся голосом. — все в порядке, лейтенант. Они полетели подкрепиться, не ожидали потерь. Но их потери несравнимы с нашими, — она с грустью смотрит на мальчика и закрывает ему глаза.

— Как жаль, нам даже негде тебя похоронить, — говорит она, обращаясь к мертвому юноше, а в ушах звенит его голос: «Госпожа оберштурмбаннфюрер, госпожа…» Потом снова она обращается к лейтенанту:

— Много убитых?

— Много, — признает тот, опустив голову.

— А раненые?

— Почти нет.

— Тогда поторопитесь, — Маренн решительно поднимается с песка. — Пока они дали нам передышку, надо идти вперед.

— Слушаюсь…

— Прощай, — Маренн наклоняется и целует мертвое лицо юноши. «Госпожа оберштурмбаннфюрер, я сбил его! Я сбил его, госпожа…»

Небольшой отряд сразу же выступает в путь; раненых несут с собой. Под непрерывными налетами с воздуха они двигаются весь день по песчаным барханам, где нет ни единого укрытия: ни деревца, ни окопа, ни ямы. Потери их увеличиваются.

Огнедышащее небо разит смертью, пустыня нещадно томит их жаждой. Вот уже убило лейтенанта и команду принял на себя унтер, оставшийся за старшего. Кончились запасы пресной воды. Капитана Дица ранило во второй раз. Потеряв сознание, он уже не приходит в себя. В беспамятстве он мечется, прося воды. Но воды нет.

Стараясь создать тень, Маренн заслоняет его собой от солнца, склоняется над ним во время налетов, защищая от осколков, горячей слюной смачивает ему губы. «Капитан, капитан, ну, подожди, не умирай, — шепчет она, вопреки всему продвигаясь вперед, — мы все равно дойдем, подожди, капитан, не умирай».

Когда впереди показались немецкие позиции, они уже не шли — ползли. Бомбы прижимали их к земле. Они не успевали перевязывать раненых, на съедение шакалам пустыни оставляли тела мертвых, запоминая их имена. Временами навязчивая мысль, что они давно уже сбились с пути, захватывала и доводила до отчаяния — столь трудной и долгой выдалась их дорога.

Бескрайние пески, нестерпимая жара и авиационные налеты — казалось, все это никогда не кончится и каждому остается всего по несколько мгновений жизни…

Когда же к вечеру налеты стихли и жара спала, из почти четырехсот человек десантного батальона, вышедшего на задание, в живых оставалось пятеро, трое из которых, в том числе и командир батальона капитан Ульрих Диц, тяжело ранены, четвертой была Маренн, а пятым — тот самый упрямый унтер, который, с компасом и картой прокладывая путь через ад, все же довел отряд до своих.

Командующий африканским корпусом генерал-фельдмаршал Роммель навестил Маренн в госпитале, где она только что закончила оперировать раненых. Потрясенный случившимся, он спросил у нее:

— Как же Вам удалось дойти, Ким?

— Не знаю, Эрнст, — ответила Маренн, едва держась на ногах от усталости. — Наверное, нас вел Господь.

В Италии оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени внимательно рассматривал фотоснимки местности, окружавшей горное плато Гран-Сассо, самый высокий пик Апеннинских гор, в отеле на вершине которого под арестом томился глава итальянских фашистов Бенито Муссолини.

На следующий день Скорцени и его солдатам предстояло провести дерзкую операцию по освобождению дуче. Скорцени тщательно разработал план, использовав оригинальное инженерное решение: он предпочел осуществить переброску десанта на планерах, которые могли бы, обманув пеленгаторы, беспрепятственно приземлиться перед отелем — это обеспечивало бы его людям столь необходимое преимущество внезапности нападения.

Было уже за полночь. Скорцени отбросил в сторону карту и фотографии и, расстегнув китель, вытянулся на походной кровати. Закурил сигарету. Напряженные мысли о предстоящей операции постепенно сменились воспоминаниями о Маренн.

Усталый мозг, вопреки его воле, рисовал перед ним картины недавних дней и ночей. Он представлял ее себе лежащей в алом ажурном белье на черном атласном покрывале. Мягкий свет ночника струится на ее восхитительную кожу, под тонким кружевом волнующе просвечивают полные, упругие груди. Сколько раз он с восхищением освобождал их из кружевных пут и ласкал уверенно и нежно. Сколько раз он упивался сладостью ее языка, обнимал изящные бедра, проникая своим телом в ее.

Маренн… Конечно, он догадывался, что она изменила ему, но до поры до времени держал себя в руках. Он старался не обращать внимания на регулярно циркулировавшие сплетни, так как уже привык, что о Маренн злословили. Возникновению сплетен также способствовала всеобщая зависть к ранней и очень успешной карьере Шелленберга.

Копившийся гнев прорвался, когда однажды в приемной рейхсфюрера наглый и самоуверенный генерал Фегеляйн, муж сестры Евы Браун Греты, открыто намекнул Скорцени на общеизвестную, по его словам, страсть Шелленберга к «Вашей протеже, оберштурмбаннфюрер», а также сообщил о рапорте, содержащем просьбу дать разрешение на развод, который якобы Вальтер Шелленберг подал недавно Гиммлеру.

«Все это может обернуться большим скандалом, — ехидно заметил Фегеляйн и противно хохотнул: — Уверен, Мюллер не упустит свой шанс…»

Скорцени сперва не обратил внимания на слова Фегеляйна. Он знал, что тому прекрасно известно о симпатиях его супруги Греты к самому Скорцени — обе сестры Браун боготворили главного диверсанта рейха, — и списал коварный ход генерала на ревность и желание позлить соперника.

Хотя сам Фегеляйн без стеснения открыто состоял в любовной связи с женой венгерского дипломата и не раз получал от фюрера взбучку по просьбам Евы Браун, похождения жены не оставляли его равнодушным.

Поехав в тот вечер в Грюневальд к Маренн, Скорцени не представлял, что их встреча на этот раз закончится разрывом.

А началось все с того, что далеко за полночь Маренн на вилле не оказалось, и Джилл сказала ему, что мать уехала в Гедесберг, к Шелленбергу…

— Когда вернется? — спросил он, чувствуя, как дремавшая ревность вспыхивает с новой силой.

— Ничего не говорила… — пожала плечами Джилл.

Она поднялась в свою спальню. Оставшись в гостиной, Скорцени снова вспомнил о неприятной встрече с шурином фюрера — наглое лицо Фегеляйна всплыло в его памяти.

Стараясь подавить нарастающий гнев, оберштурмбаннфюрер налил себе виски и подошел к окну, отдернув светомаскировку. Он гнал от себя мысль, которая, пришла ему в голову. Но становилось очевидно Маренн…

Тонкое стекло фужера треснуло в его руке мешаясь с каплями крови, виски закапало на ковер. Здоровой рукой Скорцени распахнул окно и выбросил осколки в сад. Затем сорвал галстук и расстегнув ворот рубашки, бросился в кресло у камина, сжимая в кулак окровавленные пальцы.

Когда Маренн приехала, Джилл сразу поспешила к ней — предупредить о визите оберштурмбаннфюрера…

— Мама! Мы ждем тебя! — проговорила она, а сама красноречиво указывала глазами в сторону гостиной. — Мы так беспокоились…

Задержавшись в прихожей, Маренн ничего не ответила ей. Она уже видела во дворе машину Скорцени, уже слышала его шаги по комнате… Предчувствуя непоправимое, быстро спросила у Джилл:

— Кто здесь? — наверное, чтобы удостовериться.

— Господин оберштурмбаннфюрер, — ответила ей дочь, недоумевая, и повторила: — Мы ждем тебя…

— Давно?

— Давно…

— Иди к себе, — приказала ей мать.

— Но… — Джилл попыталась возразить, но быстро поняла, что лучше ей послушаться и уйти.

Как только дочь поднялась по лестнице на второй этаж, Маренн вошла в гостиную.Оберштурмбаннфюрер стоял, облокотившись на мраморную полку камина. Он был бледен, затянут ремнями по полной форме. Перчатки и черная фуражка против обыкновения лежали прямо на столе — рядом с пустой бутылкой из-под виски и полной пепельницей окурков.

Маренн остановилась и хотела поздороваться с ним, но слова застряли у нее в горле под его чужим, колючим взглядом, устремленным на нее. Молча он приблизился и, крепко взяв за подбородок, поднял ее голову вверх.

Какое-то время он смотрел ей в лицо, а потом отпустил и пренебрежительно оттолкнул от себя. Холодная маска презрения сковала его черты — светло-синие зрачки сузились.

Инстинктивно желая спасти разрушающиеся мосты доверия, все еще соединявшие их, Маренн снова попыталась объясниться, но внезапно обрушившаяся чудовищная боль оборвала ее едва начавшуюся речь.

Комната перевернулась перед глазами, свет померк. От сильнейшего удара в голову Маренн, не вскрикнув, упала на ковер, покрывавший пол в гостиной, и потеряла сознание.

Скорцени толкнул ее носком сапога в бок и повернул спиной вверх — потом резко вынул из кобуры пистолет и взвел курок, направляя его в затылок.

Наверное, он сам не отдавал себе отчет, что вознамерился сделать. Белый от напряжения палец его лег на спусковой крючок. Еще мгновение…