«Повесть временных лет» как исторический источник - Андрей Никитин

Вместе с тем дата «договора 971 г.» ставит перед исследователем еще один вопрос, на который до сих пор не получено внятного ответа: если Святослав ушел из-под Доростола в конце июля 971 г., каким образом он оказался «зимующим» в Белобе-режье, рискнув только весной следующего 972 г. подняться навстречу своей гибели «в пороги», чему безусловно доверяют историки?[483]

Объяснение ПВЛ, что печенеги «заступиша порога» так, что вся армия Святослава решила отсиживаться в Белобережье на протяжении десяти месяцев, и всё это время печенеги «стояли в порогах», не выдерживает никакой критики, а потому не может соответствовать действительности. Если Святослав из-под Доростола возвращался в Киев морским путем (т. е. спустившись по Дунаю, а затем по морю войдя в устье Днепра), роковая встреча с печенегами могла произойти в любой точке на морском или речном берегу не позднее августа того же 971 г., поскольку печенеги, как это описывал Константин Порфироге-нит, неизменно сопровождали по берегу морские караваны росов в надежде на поживу. Однако Святослав, как известно, пришел со своим войском в Болгарию не на конях, а в лодьях, и не из Киева, а с берегов Керченского пролива, куда и должен был отплыть на своих судах, как обо всем этом согласно свидетельствуют Лев Диакон[484] и Скилица[485]. Таким образом, предупреждения воскресшего Свенельда и обстоятельства смерти Святослава весной 972 г. принадлежат целиком литературе, а не истории, точно так же как и легенда о нравоучительной надписи на оковке чаши из черепа Святослава, сделанной пресловутым князем печенежским Курей[486]. В действительности нападение печенегов на Святослава произошло, скорее всего, в июле или августе того же 971 г. между гирлом Дуная и днепровским «белобережьем», каковой отрезок пути был указан еще Константином Порфирогенитом в качестве наиболее опасного от печенегов.

Похоже, именно здесь должна была закончиться жизнь князя, по поводу которого «краевед» вложил в уста «киян» горький упрек: «ты, княже, чюжей земли ищешь и блюдешь, а своея ся лишивъ» [Ип., 55]. Итак, о Святославе с достоверностью можно сказать только, что он родился, вероятнее всего, в конце лета 6449/941 г., потерял отца осенью 6452/943 г., был откровенным разбойником и пиратом, вел разбойничьи войны в Подунавье в 969–971 гг. и погиб в конце лета 6479/971 г., оставив по себе, как видно, неурядицы в государстве и запутанные отношения с византийцами, что не помешало полтора с лишним века спустя одному из крупнейших наших историографов создать легенду об аскетическом князе-рыцаре («иду на вы»), ничего общего не имеющем со своим историческим прототипом.

Впрочем, рядом с ним мы находим не менее странную фигуру.

Насколько мне известно, личностью Свенельда/Свендельда никто из историков специально не интересовался, довольствуясь указанием, что он — «воевода Игорев». В текстах ПВЛ Ипатьевского и Лаврентьевского изводов сохранилось упоминание его «отроков», которые «изоделеся суть оружьемь и порты» [Ип., 42], и только обращение к НПЛ восстанавливает предшествовавший некогда этой фразе текст, в котором Свенельд предстает своего рода «мажордомом» Игоря, держащим в своих руках как проведение военных акций против окрестных племен, так и сбор дани с «углечей» и «деревлян», из-за чего дружина Игоря заключила, что «се даль еси единому мужеве много» [НПЛ, 109]. Объяснение причин такого расположения Игоря к Свенельду, скорее всего, выпало из текста ПВЛ при очередном его сокращении, однако несколько сохранившихся реплик и тот факт, что в момент смерти Игоря Свенельд находился «в Киеве» вместе с Ольгой и «кормильцем» (т. е. ‘дядькой’) Святослава, Асмудом, достаточно хорошо объясняет самоволие молодого князя, за что ему пришлось поплатиться жизнью.

В последующем Свенельд вместе с тем же Асмудом сопровождают Святослава (и Ольгу) в карательной экспедиции против деревлян [Ип., 46], после чего Асмуд исчезает совершенно, а Свенельд неожиданно возникает в самом конце рассказа о войне Святослава с Цимисхием [Ип., 60–61], благополучно возвращается из-под Доростола в Киев к сыну Святослава, Ярополку, и там становится подстрекателем братоубийственной войны в отместье за своего сына, убитого Олегом Святославичем на охоте [Ип., 62–63]. Тем самым, оправдывается комментарий «краеведа» в ст. 6453/945 г. (дубл.) к его имени, что Свенелд «тоже отець мьстишинъ», что, скорее всего, является испорченной в архетипе фразой «тоже мсти сына». Дальнейшая его судьба после смерти Олега Святославича неизвестна. Попытка А. А. Шахматова объявить все упоминания Свенельда интерполяциями, а его самого и его сына «Мстишу» представить действительными убийцами Игоря, чтобы вывести из этого заключение о намерении сводчиков составить с помощью Свенельда/Свенгельда «легендарную генеалогию» Владимира Святославича[487], не вызвала сочувствия исследователей и была оставлена ее автором.

И всё же следует признать, что основания для сомнений по поводу Свенельда у А. А. Шахматова были, хотя не в том плане, как он их попытался развернуть.

История Свенельда оказывается слишком растянутой во времени. Даже если предположить, что в 920–925 гг., когда с наибольшей вероятностью родился Игорь, Свенельду было уже 30 лет, к моменту поражения Святослава у Доростола ему оказывается не менее 75 лет, тогда как к моменту убийства Олега «древлянского» ему идет уже девятый десяток — вещь совершенно невероятная для активно действующего воеводы X в. Эту коллизию Шахматов почувствовал интуитивно, не делая расчетов, и предположил, что при переработке текстов в ст. 6483/975 и 6485/977 гг. имя воеводы Ярополка — Блуд, было заменено именем Свенельда[488], тогда как действительным воеводой у Святослава был «кормилец» последнего Асмуд, почему Свенельд и не упоминается при перечислении всех походов Святослава — на «козар», ясов, касогов, вятичей и даже болгар[489].

Замечание справедливое, однако мне представляется, что сокращать историю жизни Свенельда следует с ее конца, признав интерполяцией упоминания его имени в ст. 6480, 6483 и 6485 гг., т. е. там, где их полагал достоверными Шахматов, а, равным образом, и в завершении ст. 6479/971 г. (вместе с «договором Святослава»), поскольку они принадлежат исключительно литературе, а не истории. Как я уже заметил, в битвах с византийцами под стенами Преславы, а затем и под стенами Доростола участвовал, а затем был убит некий Сфенкел/Сфангел, по Льву Диакону — третий, по Скилице и ПВЛ — второй по значению человек в войске росов после Святослава[490]. Такая неопределенность статуса «вождей росов» после Святослава позволяет думать, что оба они, Икмор и Сфенкел, возглавляли союзные, однако независимые по отношению к Святославу отрады росов. Поэтому синтагма «при Свенгельде» договора 971 г. скорее всего может быть объяснена заменой стоявших здесь в подлиннике имен Сфенкела и Икмора, в первом из которых «краевед-киевлянин» увидел знакомого ему Свенелда/Свенгельда и, «поправив» его, не задумываясь выбросил другого члена этого триумвирата, противостоявшего Цимисхию.

Другими словами, «воскрешение» Свенельда во время заключения мира под Доростолом, его возвращение в Киев к Ярополку и трагическая роль, которая отведена ему в братоубийственной резне сыновей Святослава (ст. 6479/971–6485/977 гг.), оказываются целиком на совести «краеведа», рукой которого и созданы все эти новеллы, некогда входившие в единое повествование, не разнесенное по годовым статьям. Более того, изначальная связанность Свенельда с Игорем и древлянами/деревлянами, которых он воюет, «примучивает», с которых берет дань «черной куной» (т. е. двойную), повторяя действия Олега после его утверждения в Киеве, делает вероятным предположение, что первоначально в истории Игоря именно Свенельд выступал в качестве его воспитателя, опекуна и воеводы до совершеннолетия, и только обнаружение договора Олега с греками заставило «краеведа» отодвинуть Свенельда в тень, передав его функции новооткрытому русскому князю.

В настоящее время исследователь не располагает фактами, способными пролить свет на происхождение Игоря, Свенельда и Асмуда, как в плане исторической реальности, так и в отношении нарративных источников, использованных автором повествования об этих лицах. Возможно, более тщательное изучение списков ПВЛ в отношении сюжетов, связанных с Олегом, Игорем и Ольгой, поможет выяснить их взаимозависимость, в частности, принадлежность известного фрагмента, представленного в новелле об Олеге («и живяше Олегъ, миръ имея къ всемъ странамъ, княжа в Киеве; и приспе осень, и помяну Олегъконь свои» [Ип., 28]) и повторенного в рассказе об Игоре («Игорь же нача княжити въ Киеве, миръ имея къ всемъ странамъ; и приспе осень, и нача мыслить на деревляны» [Ип., 42]). С точки зрения логики, он первичен в контексте рассказа об Игоре, поскольку сбор дани («полюдье»), как известно, происходит именно осенью, тогда как «вспомнить о коне» можно было в любое время, и указание на «осень» в случае с Олегом ничем не оправдано.