Чужое тело, или Паззл президента - Зиновий Юрьев

— Проявились элегантные молодые люди, — продолжил с улыбкой Фэн Юйсян, — со знанием английского.

— Вы очень проницательный человек, господин Фэн, — усмехнулся Саша, открывая багажник серенькой неброской «короллы». — Совсем еще недавно мне бы полагалось ездить только на черном бумере…

— Что такое бумер?

— Это большой БМВ, обязательно черного цвета, семьсот сороковой или лучше семьсот шестидесятый. Порядочному человеку моего круга ездить на чем-нибудь другом было просто западло…

— Простите?

— Западло — это… ну, скажем, крайне неприлично, нельзя. А сегодня стиль другой. Скромность украшает эксперта. В вашу гостиницу, господин Фэн? «Балчуг-Кемпински», сколько я помню.

— Я смотрю, вы уже кое-что знаете о моих привычках.

— Да, сэр. Ведь не только клиент выбирает меня, я тоже должен выбирать, с кем можно иметь дело. С вашего разрешения, господин Фэн, и, конечно, к вам это не относится, должен заметить, что иные мои клиенты находятся в куда более сложных отношениях с Уголовным кодексом, чем я.

— Прекрасная предусмотрительность, дорогой Александр. Теперь с вашего разрешения о деле.

— Слушаю, господин Фэн.

— Вполне может случиться, что никаких резких… скажем так… шагов не понадобится, и я смогу договориться об интересующем меня деле самым что ни есть мирным и цивилизованным образом. На это я и рассчитываю, потому что по опыту я знаю, что деньги — это куда более могущественное оружие, чем пистолет с глушителем. Хотя, конечно, иногда приходится прибегать и к крайним формам доведения своей точки зрения до упрямцев. Понимаете, Саша, о чем я говорю?

— Вполне.

— И тогда могут понадобиться и… более активные действия. Всё это решится в течение нескольких дней. Но так или иначе, я должен знать, что в любой момент могу рассчитывать на вас.

— Очень хорошо, господин Фэн. Наш общий друг сообщил вам о моих гонорарах?

— Нет. Он лишь сказал, что они весьма… крутые.

— Вы и это словечко знаете. Прекрасное слово. А крутые или не очень — это ведь понятия относительные. Мои услуги в режиме, так сказать, ожидания стоят тысячу долларов в день. Оплата того, что вы называете активными действиями, обговаривается отдельно в зависимости от сложности задания и связанного с ним риска.

— Недешево, дорогой Саша.

— Что делать, что делать. Инфляция, сэр, да и доллар позеленел от неуверенности в завтрашнем дне.

— Вы правы… Мне связываться с вами через нашего общего знакомого или прямо с вами?

— Лучше прямо, потому что при каких-то обстоятельствах время может стать решающим фактором, а он может и не ответить. Вот номер моего мобильного.

Китаец посмотрел на карточку, на которой было написано «Екатерина Громушкина. Менеджер по продажам».

— И что это должно означать?

— То, что вы видите. Осторожность не мешает никогда, особенно людям, которым приходится рассчитывать каждый свой шаг. Екатерина Громушкина — это, с вашего разрешения, тоже я.

— Понимаю. Хорошо. Вот три тысячи долларов задатка, Саша.

— Спасибо, сэр. А вот и ваш «Балчуг», сейчас подъедем.

— Саша, могу ли я сделать вам комплимент?

— Ради бога, сэр, особенно если это бесплатно.

— Вы очень обходительный и… как бы это сказать… четкий молодой человек и уже этим выгодно отличаетесь от многих ваших соотечественников.

— Спасибо, господин Фэн, стараюсь. Мне эти качества могут понадобиться. У меня ведь образование экономиста-аналитика. Но мечта моя — поступить в Лондонскую школу экономики. Прошу, сэр. Всего наилучшего и желаю вам хорошо провести время.

Евгений Викторович подъехал к своему дому — да, мысленно он всё еще называл его своим — и хотел было привычным движением вытащить ключ от подъезда из кармана, но вовремя вспомнил, что ключа у него не было, а если бы и был, всё равно он не должен был воспользоваться им.

Он нажал на кнопку домофона и сказал вахтерше:

— Я к Петру Григорьевичу Илларионову.

— Он вас ждет? — подозрительно спросила вахтерша, которую все в подъезде звали Цербером. Впрочем, ее злые прищуренные глаза напоминали скорее не Цербера, а надсмотрщицу в концлагере. Некоторые жильцы даже уверяли, что она когда-то служила в женской колонии. Может, и сами ее там видели. С внутренней, так сказать, стороны.

— Да, — ответил Евгений Викторович. Замок щелкнул, и он вошел в подъезд своего дома. Своего, да не своего. Только сейчас он почувствовал, как соскучился по родной квартире.

Он кивнул Церберу и прошел к лифту. Все эти маленькие мыслишки о Цербере и родной квартире на самом деле лишь скрывали смутные какие-то чувства, которые давили на него. Да, конечно, он знал, что Петя умирает, да не только Петя, это ведь и он тоже умирает. И умер после Галиного звонка.

Он позвонил в дверь, и Галя почти сразу же открыла ему. Лицо ее было заплакано, а глаза пустыми. Она молча смотрела на него, словно не узнавала, потом медленно сказала каким-то чужим голосом:

— Петя умер… — В ее глазах мгновенно набухли слезы и медленно покатились по щекам. — Петя умер, — повторила она, — я не знаю… я не знаю, что делать…

— Галина Дмитриевна, что можно сказать в таких случаях… — Очень важно было, в который раз повторил он себе, не назвать ее случайно Галей. — Что тут скажешь… Вы не представляете… что значил для меня Петр Григорьевич… вы не можете себе представить степени, до которой я был привязан к нему…

Галя подняла глаза и уставилась на Евгения Викторовича. Казалось, она пыталась понять, что он говорит, что значат его слова, но не понимала.

Бедняжка, думал Евгений Викторович, ну, конечно же, всё, что он бормотал, могло в ее сознании звучать лишь как издевка и над покойником, и над ней. Раскрыть бы сейчас объятия, взять ее в руки и прошептать: глупая, не бойся, это же на самом деле я, твой Петя… Господи, не хватает еще полностью лишиться разума в эту минуту. Самому лишиться и ее лишить.

— Где он? — спросил Евгений Викторович просто для того, чтобы снова выиграть хоть несколько секунд. Где он, как где, в своей, конечно, то есть моей, то есть нашей спальне перед японским петухом с распущенным хвостом.

— Там, — медленно, с трудом кивнула Галя, показывая на спальню.

Он вошел и увидел висящую мертвой плетью высохшую руку Пети, себя. Глаза его были закрыты. Значит, он умер во сне. Вряд ли Галя могла закрыть ему глаза. Для этого же тоже требуется мужество. Закрыть чужие глаза. Навсегда. Петин нос за те несколько дней, что он не видел его, еще больше заострился. Ну что, мой оригинал, отмучился ты… Спасибо тебе за мою жизнь. Не знаю только, смогу ли я радоваться ей, как когда-то ты, мы радовались тысячам маленьких вещей, из которых, в сущности, и состоит жизнь. Наверное, нужно нагнуться и поцеловать покойника. Это почему-то было нелегко. Не потому, что он боялся прикосновения к покойнику. Нет. Наверное, потому, что он никогда не целовал сам себя.